|
WTF Victor Hugo 2015 "Oubliez Pierre" драббл "Зимнее солнце" драббл "Крепость" драббл "Номер 45981" драббл "Об одном ночном расследовании" драббл "Воины "Эрнани"" драббл "10 лье" драббл "Просьба" драббл "Pietas erga praeceptores" драббл "Magnum Opus" драббл "Пока он живой" мини "Дурные вести не стоят на месте" мини "L'ABC" мини "In vino veritas" мини "Игра в кивер" миди "Nuit Blanche" миди Название: Nuit Blanche* (*Бессонная (букв.- белая) ночь (фр.)) Переводчик: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Оригинал: MmeBahorel, Nuit BlancheРазмер: миди, 4940 слов Пейринг/Персонажи: Флёр-де-Лис и госпожа Алоиза де Гонделорье, Феб, Эсмеральда ("Собор Парижской богоматери") Категория: джен Жанр: ангст Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: дома в округе собора Парижской богоматери вряд ли могли остаться как ни в чем не бывало во время битвы за собор. И жители их не могли не быть затронуты сражением, которое развернулось у них под окнами. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Nuit Blanche" 
Ужасающий грохот разбудил всех в доме рядом с собором Парижской богоматери. Госпожа Алоиза жалась к дочери и умоляла служанку что-нибудь выяснить.
— Но, госпожа, там во тьме дьяволы, — пожаловалась служанка. Кроме грохота, слышался и другой шум, но в этих комнатах он звучал приглушенно.
Флёр-де-Лис собрала всю свою смелость. Ведь она выйдет замуж за солдата, подумала она, и ей нужно учиться быть храброй.
— Я пойду с ней. Мы только приоткроем ставни, оставим одну щёлочку. Дьяволы заняты собственными злодействами; они даже не заметят маленькую щёлочку в ставнях.
— Милая, — взмолилась мать, — останься здесь, в дальних комнатах, пока все не успокоится.
Флёр-де-Лис пропустила ее слова мимо ушей.
— Идём, мы отправляемся сейчас, — приказала она служанке, надеясь, что голос её не дрожал так, как дрожали ее нервы.
Единственная горящая щепка освещала им путь до гостиной. В неярком свете зал казался огромным — гигантская пустыня, которую им приходилось пересечь — и фаянсовая голова вепря зловеще блестела в мерцающем свете. Если бы не служанка, Флёр-де-Лис бросилась бы обратно в комнату матери. Но она не могла допустить, чтобы служанка увидела её страх. Когда она выйдет замуж, то станет хозяйкой в этом доме, а слуги никогда не начнут уважать её, если она будет дрожать перед незримыми демонами.
Ставни были тяжелыми, но не защищали от шума, нарастающего вокруг собора. Тяжелую задвижку пришлось поднимать обеим вместе, но Флёр-де-Лис настояла на том, чтобы первой выглянуть наружу. Служанке не следует доверять, сказала она себе. Снаружи ведь люди, а не дьяволы, и она должна дать о них точный отчёт.
Внезапно вся площадь начала содрогаться, будто от ударов огромного барабана. Служанка заплакала, и ее страх придал Флёр-де-Лис смелости.
— Что ты плачешь из-за какого-то шума? Наверное, думаешь, что конец света пришёл.
Если она смогла одним словом заставить цыганскую ведьму плакать, то, несомненно, сможет поставить служанку на место, даже если из-за этого ей придется действовать в одиночку.
Из открытых ставней пролился поток света, озадачив их обеих. Для рассвета было слишком рано, и свет оказался слишком рыжим – это был огонь. Факелы, поняла Флёр-де-Лис, когда приникла к щели. Очевидно, вокруг собора было множество людей — тёмная колеблющаяся масса, освещённая факелами. Трудно было судить о размерах толпы, ведь каменный балкон закрывал Флёр-де-Лис большую часть обзора. Оказалось, что ужасный грохот происходил оттого, что в дверь собора били огромной деревянной балкой.
— Иди к моей матери, — приказала она служанке, — и скажи ей, что народ атакует собор.
Но Флёр-де-Лис даже не отвернулась от окна. Что-то побуждало ее смотреть.
На атакующих падали камни. Кто-то рухнул на мостовую — видимо, в них попали. Раньше Флёр-де-Лис видела тело своего отца, уложенное в этой самой комнате, но любимое дитя не пускали к его смертному одру, чтобы уберечь от ужасного зрелища агонии. Сейчас она впервые видела смерть, и ей казалось, что можно было бы протянуть руку и дотронуться до тел, так близко они лежали. Вокруг собора развернулось маленькое поле боя. Флёр-де-Лис почти ничто не отделяло от криков и воплей упавших, от криков их товарищей, потрясенных и сострадающих. Она содрогалась, но не отворачивалась. Она не могла отвернуться. Её взгляд был прикован к безумному зрелищу разрушения.
Госпожа Алоиза не посмела приблизиться к окну. Она лишь прошептала дочери с другого конца зала:
— Уходи оттуда! Потом они начнут нападать на дома!
— Я так не думаю, — ответила Флёр-де-Лис, почти не задумываясь над тем, что говорила. Показалась новая вспышка света — теперь огонь пробрался в собор.
— Ты никогда не видела мятежа, и я не допущу, чтобы ты смотрела на него сейчас. Закрой ставни и иди в дальние комнаты, там безопасно.
Флёр-де-Лис не отвечала. Народ продолжал ломиться в двери собора. Град камней, падавших сверху, прекратился; вокруг собора лежало множество тел. Один из факелов вспыхнул, и она смогла рассмотреть чью-то проломленную голову. Она закрыла глаза и вцепилась пальцами в задвижку окна, но отказывалась слушать увещевания матери.
— Флёр-де-Лис!
— Они заняты собором, — ответила она. — Они не придут за нами.
Толпа зачаровывала её, и она не могла покинуть свой пост.
Огонь начал струиться вниз по фасаду, заливая горгулью, будто сильный дождь, и капли падали на атакующих. Флёр-де-Лис обернулась, чтобы посмотреть, слышала ли мать крики, чувствовала ли запах горящей плоти, но мать ушла. Её одну оставили смотреть, как мир распадался на части. С ней не было даже служанки.
Передо мной оживают муки ада, подумала Флёр-де-Лис. Люди вокруг собора корчились, словно проклятые души, терзаемые демоном огня и камня. Так ли выглядит поле боя? — гадала она. Значит, вот что видел Феб при осаде Бовэ? Жена солдата не должна отворачиваться, иначе она не будет примерной женой своему мужу. Несмотря на это дело с цыганкой, Флёр-де-Лис помолвлена с Фебом и не посмеет разорвать эту помолвку, ведь другой у неё может и не случиться. Она дочь солдата, и она будет женой солдата, и даже сотня цыганок этому не помешает. Ей следует быть хорошей солдатской женой, которая не шарахается ни от чего, а страшится лишь бесчестия.
Цыганка была в соборе, она искала там убежища. Возможно, за ней и пришел народ — за ведьмой, приговоренной за убийство человека, который был еще жив. Зачем бы иначе мог народ напасть на дом Божий? Они не пришли бы сюда за невестой этого человека, ведь они знали недостаточно, чтобы увидеть то, что однажды видела она, то, что видели Феб и цыганка. Она — ведьма, которой понадобилась кровь королевского солдата, и она навела свои чары на Феба, говорила себе Флёр-де-Лис, веря в это лишь наполовину. Как говорила мать, нынче развелось множество ведьм.
Можно ли смотреть на такие разрушения, видеть столько кровавых смертей, слышать столько воплей — и невредимой вернуться утром за пяльцы? После дела с цыганкой Флёр-де-Лис устала быть невредимой. Она должна была сделать ставку на Феба де Шатопера, потому что иначе ей грозила бы смерть заживо. Ей уже минуло двадцать, многие из ее знакомых уже успели стать матерями. Её собственная мать вышла замуж куда раньше, хотя ее брак долго был бесплодным и несчастливым — Флёр-де-Лис была золотым, долгожданным ребенком её средних лет, а не юности. Если столько времени нужно женщинам из её семейства, чтобы зачать и выносить здорового ребенка, то Флёр-де-Лис уже начинает с опозданием. И, поскольку Феба уже выбрали для неё, ни одной цыганке не будет дозволено встать на пути у того, чему суждено свершиться.
Флёр-де-Лис смирилась с тем, что ей было суждено выйти за Феба, хотя он, быть может, предпочел бы цыганку, а она, быть может, предпочла бы более воспитанного мужа. Разорванная помолвка легла бы на нее чёрным пятном, оставив в рядах незамужних девиц, и она не чувствовала призвания к монашеству. Она не собиралась проживать свою жизнь вечно прикованной к матери, слушать упреки каждый раз, когда выглянет в мир через окно, всегда повторять себе, что нельзя завидовать этим толстым грубым женщинам из народа, которые таскают за собой своих ребятишек и во весь голос судачат обо всём и ни о чём. Они бедны, они плохо одеты, они безобразны, и мужья вовсе не обожают их.
На самом деле и Феб вовсе не обожал ее. Она-то знала, каково это, когда тебя обожают, когда в каждом взгляде ты читаешь утешение и любовь. Ее отец был намного старше, чем мать, он был стариком, когда умер, вскоре после того, как Флёр-де-Лис исполнилось десять, и он обожал дитя своей старости. Его глаза всегда улыбались, когда он смотрел на неё, и когда он обнимал её, сила его рук заставляла забыть о его седой бороде. Вот что такое обожать. Когда Феб изволил бросать на неё взгляд, в его глазах была не любовь, а жажда. Так же смотрела на него цыганка, и Флёр-де-Лис понимала, что жажда — это, видимо, очень плохо, если это исходит от цыганки. Но цыганка, вероятно, больше знала о Фебе, чем могла сейчас знать Флёр-де-Лис, которую защищали, и обожали, и ограждали от жизненных познаний. В тех взглядах, которыми обменивались Феб и цыганка, было видно и это. Но Флёр-де-Лис уже помолвлена, и брак состоится, и однажды, возможно, она выучится тому, что они знают сейчас. Тогда всякая власть цыганки улетучится. Она же простая цыганка, а не настоящая ведьма; её власть заключена лишь в одном клочке знания, которым может обладать любая женщина. Флёр-де-Лис не уделит ей ни уважения, ни страха, подобающих истинной колдунье. Этой девушке не требуется быть ведьмой — она и так исполнена зла.
Зло находилось внутри Феба, который обменивался взглядами, полными жажды, с той девушкой, которую сам приговорил к смерти, и Флёр-де-Лис подозревала, глядя на битву, развернувшуюся перед ней, что и внутри неё самой есть толика зла. Ей вдруг захотелось увидеть ведьму на костре, потому что лишь её смерть могла бы положить конец сомнениям, которые принесла с собой эта девушка. Флёр-де-Лис всегда знала, что Фебу не так уж хотелось жениться на ней — возможно, на ком бы то ни было — но цыганка выставила его сомнения на дневной свет, и их уже невозможно было отрицать. Смерть цыганки означала бы, что она никогда не смогла бы вернуться, чтобы удовлетворить свою жажду, насытиться Фебом, и все, что могло когда-нибудь смутить семейный мир Флёр-де-Лис и Феба, было бы их делом, а цыганка была бы ни при чём. Цыганка должна сгореть — так же, как Флёр-де-Лис должна закалить себя, чтобы стать женой солдата, если хочет сохранить себе мужа. Снаружи — нежная красавица, чтобы отвлекать его от казарм и завлекать в дом, а внутри у неё должна быть сталь, чтобы удерживать его на прямом пути, чтобы он продвигался к вершинам среди тех, кто служит королю. Цыганка сгорит, а Флёр-де-Лис научится быть благодарной за то, что эту женщину казнят из-за преступления, которого не было.
Народ оставил в покое дверь, устоявшую под его ударами, где-то достали лестницу, и теперь люди карабкались вверх, к келье, чтобы сбросить цыганку вниз, чтобы разбить её о камни мостовой, как разбилось уже так много камней, чтобы её кости смешались с костями мертвецов. Но, когда первые из атакующих достигли высокой колоннады, монахи оттолкнули лестницу прочь. Она упала в сторону Флёр-де-Лис по длинной дуге, приземлившись почти ей под ноги. Флёр-де-Лис казалось, что она стала равнодушна к ударам и крикам, но сейчас она дрожала и плакала, отчаянный бой подступил к ней совсем близко. Она искала глазами цыганку — когда же та присоединится к тем обречённым, что сейчас внизу? Почему собор не выдаёт ведьму? Может быть, та раскаялась, когда оказалась внутри, и теперь Бог защищает её? Почему цыганская девчонка со своей учёной козой — ведь этот фокус с буквами был всего лишь фокусом, которому цыганка научила свою козу, чтобы завлечь Феба, а вовсе не колдовством — больше достойна жизни, чем сотня людей, лежащих здесь, мертвых и умирающих? Почему цыганская девчонка под защитой, а любимый отец Флёр-де-Лис остался умирать в муках? Когда цыганка окажется внизу?
Зажглись новые факелы, и толпа закричала, собираясь повторить приступ. Вероятно, рядом с собором уже почти рассвело. Флёр-де-Лис все еще глядела, подбадривая про себя народ, который решился не давать ведьме спуску. Сейчас она была с ними, она желала ведьме смерти, и их поражения были её поражениями, но, пока они не отступались от битвы, она не отступалась от них.
Люди лезли по фасаду собора, раскачиваясь, как пауки. Создания, способные на такие подвиги — можно ли было назвать их людьми? Или это были демоны в человеческом облике? Быть может, ведьма воззвала к сатане? Быть может, демоны должны были спасти её из заточения, разрушив храм Божий, чтобы освободить свою королеву? Нет, сказала себе Флёр-де-Лис, не повторяй глупых сказок вслед за служанками. Настоящую королеву демонов никогда бы не схватили, или она заколдовала бы весь суд, и её никогда бы не приговорили. Это цыганская девчонка с блохастой козой, выучившей три-четыре фокуса. Люди лезут наверх, чтобы забрать девчонку и отомстить монахам, и когда они сбросят её вниз, к своим погибшим, Флёр-де-Лис избавится от всех возможных заклятий.
Когда приблизился грохот сапог, и Флёр-де-Лис поняла, что это королевские войска пришли подавлять мятеж, она повторяла про себя проклятия, которые слышала от толпы. Тысяча пап! Чтоб Вельзевул побрал этих солдат!
Факелы падали на землю и выгорали, пока те, кто бросил их, убегали по темным улицам. Люди короля оповестили о своем прибытии, но трудно было различить их речь среди всеобщего шума. Тем, кто не успел убежать, преграждали путь верховые.
Внезапно Флёр-де-Лис увидела, что она была не единственным молчаливым наблюдателем в ночи. По всей округе распахивались ставни и раздавались выстрелы мушкетов. Все больше и больше людей падали, зарубленные мечами и настигнутые пулями. Она никогда раньше не слышала, как стреляет мушкет, не видела вспышек огня и взрывов пороха, не знала, что человека можно зарубить так быстро — и он даже не разглядит, кто на него напал. Действительно, будто какое-то колдовство защищало ведьму и губило народ, искавший справедливости. Перед новой угрозой те, кто остался сражаться с солдатами, бежали во тьму вслед за своими товарищами.
Вокруг собора лежало множество мертвых и раненых, их очертания были размыты среди дыма от догорающих факелов и от выстрелов из окон. В свете самого яркого факела, прежде чем солдаты ушли, Флёр-де-Лис увидела, что в толпе были люди всех возрастов и обоих полов. Мертвые женщины лежали у неё под окном, рядом лежали дети, зарубленные солдатами. Такими, как Феб.
Человек, сопровождавший солдат, взял факел и подошел к огромной двери. Рядом с ним шёл какой-то военный. В свете факелов Флёр-де-Лис узнала своего наречённого. Феб убивал детей у нее на глазах, разгонял народ, собиравшийся лишить цыганку убежища. Он мог бы прийти в суд и объявить, что он не умер, если бы хотел спасти ведьму, но он был слишком труслив, чтобы показываться на виду — капитан, втянутый в темное дело. Может быть, тогда бы Флёр-де-Лис приветствовала его, несмотря на те взгляды, которыми он обменивался с цыганкой — ведь это доказало бы, что Феб человек чести. Но он отпустил цыганку на смерть, и вот почему цыганка должна была умереть этой ночью. У Феба не было чести, не было стального хребта, подобающего солдату, и если бы цыганка выжила, её жажда стала бы для него вечным искушением. Если Феб не решился рассказать правду, тогда эту правду нужно было затолкать подальше в прошлое, чтобы никогда не возвращалась.
Но этой ночью во главе своих войск он поддержал тех, кто защищал убежище, и лишил свою будущую жену покоя — или отмщения — которого она заслуживала. Он лишил её отмщения, когда убивал детей прямо у неё перед глазами, когда проливал кровь женщин прямо у неё под окном. Флёр-де-Лис вытерла слёзы. Она будет его женой; он служит королю; её притязания ничего не значат, если король Людовик приказал ему подавить мятеж. Вооруженный народ — это всегда мятеж, даже если этой ночью они не требовали ничего, кроме справедливости. У Феба была лишь одна возможность: повиноваться своему королю. Жена солдата не может оспаривать его долг. Женщины из Бовэ с радостью отдали бы себя на растерзание бургундцам, ведь они исполнили свой долг. Флёр-де-Лис должна поступить, как женщины из Бовэ — встать рядом с мужем, если прикажут, и охотно разделить его позор, если это необходимо. Женщины из народа, которых Феб только что убивал, совершали то же самое, и, хотя Флёр-де-Лис так долго чувствовала себя частью толпы, она знала, что все это — ночные иллюзии. Она стоит выше их и должна перешагнуть через их низменный пример. Женщина благородного сословия не может быть заодно со всяким сбродом. Она будет стоять за то, что прикажет король Людовик. На ней лежит долг перед её мужем и её королем, а не перед её собственным сердцем, и она исполнит свой долг.
Феб и тот, другой, долго находились внутри собора, пока остальные солдаты сбрасывали тела в телеги, пригнанные для этой цели. Они поскорее убирали следы этой чудовищной ночи, чтобы только соседи и родственники умерших знали о той эпической битве, которая шла посреди Парижа. Раненых, еще кричавших, тоже убирали, их тела и души присоединялись к мертвецам в телегах. Они были мятежниками, а мятежников следует казнить. Феб и другой человек выбежали из собора еще до того, как всё успели расчистить.
— Рассредоточиться! Начинайте с мостов! — крикнул Феб своим верховым, и те поскакали к мосту Богоматери.
Должно быть, цыганке каким-то образом удалось бежать, ведь эти люди кого-то преследовали после того, как долго пробыли в церкви. Убежище не было нарушено, но цыганка бежала по собственной воле. Теперь ее могут повесить, если найдут, думала Флёр-де-Лис, и Феб возглавляет погоню. Кто он сейчас — ее поклонник, который отвлекает всех от своей любовницы, или честный служитель закона, который стремится разыскать ведьму и представить ее перед судом? Флёр-де-Лис не знала этого, и ее сердце уже не предвкушало казнь цыганки. Почему именно Феб этой ночью получил приказ служить закону? Он единственный, кому не удалось бы в этом деле повиноваться лишь чувству долга. Если бы солдат вёл кто-то чужой, Флёр-де-Лис могла бы ещё сочувствовать их погоне, но Феб слишком крепко был связан с цыганкой. Его так волновал её жаждущий взгляд, и Флёр-де-Лис желала цыганке смерти, но только не от руки Феба. Ведь он не был человеком чести, он сделал бы это не по велению долга, как подобает солдату короля, а ради личного облегчения, и он уже успел проявить трусость, в то время как цыганка пыталась совершить хоть что-то порядочное.
Флёр-де-Лис усталым движением прикрыла ставни и вернулась в постель. Ведьма исчезла, но не погибла. Остатки иллюзий, которые питала Флёр-де-Лис — тоже. Будут ещё в жизни осады Бовэ, ведь война никогда по-настоящему не кончается, она лишь на время останавливается. И Флёр-де-Лис должна быть для мужа поддержкой, а не обузой, способной лишь висеть у него на шее и хныкать. А кем же была она? — думала Флёр-де-Лис. Даже когда Феба ранили, она знала, что не должна плакать над простой солдатской раной, но чувствовала такое облегчение — и не сдержала глупых слёз. Потом она думала, что слёзы ее высохли навсегда, когда поняла, что рану нанесла цыганка со своим проклятым кинжалом, а не какой-то противник на забытой дуэли.
Флёр-де-Лис боялась, что никогда не сможет больше заснуть, что ей вечно будут видеться раздробленные черепа и слышаться женские вопли, но она не привыкла к ночным бдениям и все же забылась глубоким сном.
Когда она наконец появилась из своей комнаты, уже был день, и мать отчитала ее, как девочку – а ведь знала, что Флёр-де-Лис больше не была девочкой.
— Когда ты легла спать? Я не знаю, как ты могла это выносить! Ты не должна рассказывать Фебу о том, что провела эту ночь на ногах.
— Почему? — с вызовом спросила Флёр-де-Лис. — Отчего я не должна была проводить ночь на ногах? Может быть, я должна была выйти на улицу вместе с другими женщинами, как в Бовэ.
— Не глупи, моя милая.
Госпожа Алоиза уже увидела, что вокруг собора все снова чисто, и, подобно королю, собиралась оставить это грязное дело в прошлом: ведь не годится, чтобы такое случалось с соборами, и тем более — вблизи от домов порядочных семейств.
— В Бовэ были женщины из народа, и они следовали приказам, которые отдали им в отчаянную минуту мужчины и генерал короля. А это был небольшой мятеж, и мы достаточно умны, чтобы не вмешиваться, когда народ закусит удила.
— Там были и солдаты короля. Феб де Шатопер возглавлял их.
— Девочка моя, следи за своими словами. Ты здесь еще не хозяйка и сама не понимаешь, что творишь. Мужчине благородного сословия можно приказать все, что будет угодно королю. Женщина благородного сословия должна сидеть дома, не ведая о делах солдат, чтобы сохранить тихое и благопристойное место для отдыха мужчины. Твой отец никогда не позволял нам смотреть на такие ужасы. Он защищал нас, это был его долг. Что бы ты там ни увидела, это не доведёт тебя до добра. И прошу тебя, отойди от окна! Ты всегда проводила слишком много времени, глядя на людей — видишь, куда это тебя привело?
— Да, — бесстрастным голосом ответила Флёр-де-Лис, — я точно знаю, куда это меня привело.
Она помолвлена с солдатом. Достаточно громкое имя, но не лучшая родословная, красивое лицо, но никаких манер, и ни тени врожденного благородства. Если бы Флёр-де-Лис никогда не подходила к окну, она не увидела бы даже цыганку, ей не пришлось бы увидеть, что за человек ее наречённый на самом деле. Нет, ей не позволили бы увидеть, каков ее наречённый, пока он не застиг бы ее врасплох, уже свою жену, каким-нибудь новым предательством. В эту ночь она не узнала ничего нового: ни о том, что за жизнь была у неё впереди, ни о чести своего будущего мужа. Проводить дни у окна всегда было поучительнее, чем могла подумать её мать.
— Я не удивлюсь, если ты никогда больше не сможешь заснуть, и это будет тебе уроком. Ни с кем и никогда ты не должна говорить об этой ночи.
— Да, матушка. Я понимаю.
Феб действительно нанес им визит в тот же день, и выглядел не более усталым, чем обычно. Флёр-де-Лис подумала, что Фебу привычны ночные похождения, раз он прошел через ночную битву невредимым.
— Должно быть, у вас, дамы, была нелёгкая ночь.
— О, Феб, вы даже не представляете! — пожаловалась госпожа Алоиза. — Столько шума, в такой час, а в доме одни женщины. Мы были насмерть перепуганы.
Флёр-де-Лис хранила молчание, ее взгляд был сосредоточен на гроте Нептуна. Когда Фебу наскучили жалобы госпожи Алоизы, он подвинулся и взглянул через плечо Флёр-де-Лис:
— А у вас тоже была нелёгкая ночь?
Она подняла глаза и, как обычно, не увидела в его лице нежности.
— Я не так привычна к поздним ночам, как, вероятно, привычны вы, — сухо ответила Флёр-де-Лис, стараясь говорить тише, чтобы не услышала мать, и отложила пяльцы. — Мне нужно подышать свежим воздухом. Вы подойдёте со мной к окну, кузен Феб?
— Вечно у окна, — пожаловалась мать.
— Мне нужен свежий воздух, — твердо повторила Флёр-де-Лис. Окрестности собора уже обрели привычный вид, но темные полосы на фасаде невозможно было скрыть. Феб снова обвил рукой её талию, и снова она выскользнула из объятия.
— Только не при матери, — твёрдо сказала она. — Будет достаточно времени после свадьбы. Из-за чего был мятеж? — спросила она, пытаясь, чтобы её голос звучал беспечно, лишь с легким интересом: ведь это же случилось прямо у неё под окнами.
— Цыганка воспользовалась правом убежища, как вы, наверное, помните, — Феб внезапно смутился, будто забыл, почему Флёр-де-Лис должна хорошо помнить, что там случилось с этой цыганкой. Потом он заговорил дальше, будто рванулся в галоп. — Видно, народ решил, что пора её повесить — никто ведь из них не знал, что сегодня суд распорядился отменить право убежища. Цыганка в суматохе ускользнула, но мы поймали ее, прямо на Гревской площади.
— Она мертва? — спросила Флёр-де-Лис, не в силах скрыть удовлетворение. Бог оказался добрым и положил конец этому делу. Плохо было, что погоня Феба завершилась успехом, зато с этим делом было покончено. Если бы не собралась толпа, если бы никакой битвы не было, а право убежища было бы нарушено по приказу суда, все это оказалось бы слишком чистым. Флёр-де-Лис вовсе не радовалась тому, что увидела столько людей, погибших ужасной смертью, но радовалась, что больше она не наивное дитя, неспособное стать женой человека, который будет назван её мужем. — Действительно мертва?
— Да. Повешена на рассвете под присмотром самого Тристана-Отшельника.
— Тогда все кончено. Вы не станете больше думать о ней, и мы не станем больше говорить о ней, — твёрдо сказала Флёр-де-Лис. Феба явно удивил такой приказ, но он охотно смирился. Ведь это приключение не делало ему чести даже до того, как он попался, а его глупое смущение еще можно было бы использовать.
— Мы уже слишком долго откладывали свадьбу, — добавила она. — Я не могу ждать еще три месяца. Свадьба должна состояться к концу лета. Думаю, для нас обоих это будет предпочтительнее.
— Да, да, конечно, — пробормотал Феб.
— Вы не добьетесь ничего хорошего, если снова свяжетесь с какой-нибудь цыганской ведьмой. С этих пор ваши дела и мои дела будут единым целым. Этот дом будет принадлежать вам, моему мужу, как и владения моего отца. Я вношу в семью больший вклад, чем вы. И вы должны предоставить мне попечение о своих интересах, — убедительно проговорила Флёр-де-Лис. — Таким будет для вас выкуп за невесту.
— Но это довольно трудно, — пожаловался Феб. — Это внушила вам мать?
— Моя мать ничего не знает о том, что я говорю, как и о том, что чуть не произошло между нами. Я не знаю доподлинно, что случилось из-за этой цыганки, но был суд, была казнь, и вас явно смущает, что вы в этом замешаны. Это слишком мелкая и низменная история для офицера на службе короля, особенно если из-за нее поднялся мятеж среди народа. — Внезапно Флёр-де-Лис ясно осознала положение дел. — Это могло бы выглядеть почти изменой, если бы какой-нибудь недоброжелатель изобразил вас причиной мятежа, чтобы выставить в дурном свете перед королём. Поскольку я стану вашей женой, я хочу сделать все возможное ради нас и ради наших будущих детей. Возможно, на первых порах я могу совершить неверный шаг, ведь меня не учили военному делу, но вы не соблюдали свои интересы и тогда, когда у вас не было жены. Ничего подобного больше не случится, если вы позволите мне взять ваши дела в свои руки.
Флёр-де-Лис ничего ему не приказывала. Она не проявляла ни суровости, ни жестокости. Она убеждала его со всем возможным очарованием: ведь чтобы стать хозяйкой своей судьбы и отцовского дома, Флёр-де-Лис должна была вести себя вежливо и тактично, а уж потом при случае пустить в ход сталь. Смущение — или осознание, что он действительно не способен сам вести свои дела — заставило Феба согласиться с ней.
Никогда больше они не говорили о цыганке: ни когда они поженились, ни когда родился их первый сын, почти через год после свадьбы, ни когда Феб отбыл в Италию, где снова начались войны, не успело остыть тело Людовика. Флёр-де-Лис де Шатопер была хозяйкой в доме около собора Парижской богоматери, хозяйкой в небольшом поместье своего мужа и ненамного большем поместье своего отца, хозяйкой в делах своего мужа. Она давала приемы и балы, стараясь, чтобы ею восхищались. Феб получил от нее приказ сделаться незаменимым командиром и отличиться в бою при первой же возможности.
— Я предпочитаю, чтобы ты возвращался домой со шрамами, — настаивала она. — Тогда я буду знать, что ты вёл себя храбро, и стану гордиться тобой.
И Феб повиновался. Он не знал, каким образом, но она оказалась права, когда просила его предоставить ей ведение своих дел. А Флёр-де-Лис вспоминала битву за цыганку после каждой победы и каждого поражения. Ведь той бессонной ночью она заслужила право и возможность распоряжаться своей судьбой.
| | |
