Название: Being Jean Valjean
Автор: fandom Les Miserables 2014
Бета: fandom Les Miserables 2014
Размер: миди, 5264 слова
Пейринг/Персонажи: Вальжан, Жавер, мсье Леблан, господин префект, 2 ОМП
Категория: джен, гет
Жанр: дарк, юмор
Рейтинг: R
Предупреждение: смерть персонажа
Краткое содержание: Продолжение истории о жизни в замкнутых пространствах, раскрывающее последствия человеческого сочувствия в, как скромно надеется автор, полной мере.
Для голосования: #. fandom Les Miserables 2014 – «Being Jean Valjean»
читать дальше1832
Глава первая. Кот на службе правосудия
Много воды утекло в Сене с последней беседы инспектора Жавера с господином Мадленом, мэром славного городка Монрейль-сюр-Мер.
С тех пор суровый инспектор сильно изменился: посуровел ещё больше, стал носить бакенбарды совсем уж эксцентричного фасона и окончательно поседел. Одни лишь чёрные глаза остались неизменны, демонстрируя известную живость души, которая, казалось, была готова в любой миг покинуть эту худую оболочку. Но не тут-то было!
Инспектора, какое бы плачевное впечатление он ни производил на случайного, малознакомого с ним зрителя, ещё рано было списывать со счетов. Ни один другой полицейский не был так фанатично, даже болезненно скрупулёзен в своей работе. Ни один полицейский не мог так неотступно следовать за злосчастным нарушителем закона, не оставляя тому ни единого шанса. Инспектор Жавер мог сутками не спать и не есть до тех пор, пока его жертва не была представлена перед неумолимым французским судом. И тогда он, инспектор, бледный, дрожащий, но с пламенем сатанинского торжества во взоре, возвышался над пленённым грешником, всем своим видом показывая, кто принёс лакомую добычу. В эти моменты Жавер ещё более обычного напоминал довольного кота, бросившего перед хозяином дохлую мышь.
"Вот она, хозяин. Посмотри, какой я ловкий добытчик," — всем своим видом говорил инспектор, расплываясь в довольной ухмылке. И не было в тот час на свете человека, который был бы счастливее Жавера.
Возможно, внимательный читатель, пальцы которого ещё помнят шероховатые страницы бессмертного творения Виктора Гюго, возмутится подобным сравнением. Какой кот, чёрт возьми?! А как же астурийские крестьяне? А как же собачья сущность инспектора? Мы, конечно же, восхищаемся отменной памятью любителя книг, но смиренно просим его обратить внимание на то, что данный очерк имеет в своей основе равно и киноленту, где инспектор, будем откровенны, более напоминает представителя семейства кошачьих, нежели псовых.
Сейчас же неподкупный страж порядка сидел на скамейке в Люксембургском саду с тростью в руке и щурился. Почтенному господину полагалось бы сидеть там с книгой, но Жавер ненавидел книги. К тому же, начавшийся в молодости глазной недуг и по сей день доставлял ему некоторые неудобства. Одному богу было известно, сколько заварки Жавер изводил, мужественно борясь с досадной болезнью. Поговаривают, что яркостью ресниц и цветом глаз он был обязан именно этой микстуре. Впрочем, это было и недурно, ведь должно было ещё хоть что-то живое оставаться на этом измождённом, почти мёртвом лице.
Сегодня у Жавера был выходной, такой редкий у вечно занятого инспектора. Не имея возможности (равно как и желания, и умения) как-то развлечь себя, и не будучи довольным собой, инспектор Жавер печально сидел на скамейке и задумчиво чертил что-то тростью на гравии. Он предавался воспоминаниям.
В жизни инспектора, пусть это прозвучит для читателя странно, были и достаточно интересные эпизоды.
1822
Глава вторая. Чем закончилась история Жана Вальжана
Инспектор Жавер брезгливо поморщился.
Трактир, в котором он оказался по долгу службы, был омерзителен. Вероятно, для привычного к подобной обстановке посетителя всё выглядело несколько иначе. Но только не для инспектора Жавера.
Грязный пол, который, казалось, никогда не знал ни метлы, ни тряпки, был покрыт склизкими пятнами, о происхождении которых человек рассудительный и пекущийся о своём душевном здоровье предпочёл бы не думать. Столы, жирные, все в отметинах от ножей и тарелок, стояли криво, неровно, словно стремясь оккупировать как можно больше пространства. Про скамьи лучше вообще промолчать, настолько гадка была одна лишь мысль о том, чтобы воспользоваться ими по назначению. Впрочем, их нередко использовали и для иного – достаточно было взглянуть на стены, чтобы убедиться.
Но хуже всего был трактирщик. Невысокий, грязный, весь какой-то неприятный, инстинктивно неприятный, он жалобно рассказывал инспектору о том, что его маленькую служанку свёл пугающего вида оборванец.
Ясное дело, каторжник. Кто ещё может сотворить подобное? Вальжан. Объявился, значит. Давно ждали.
Жена трактирщика, стоящая поодаль, не менее жалобно заламывала могучие руки, которым и каторжник бы позавидовал, причитая о том, как она любила девчонку.
Спинища-то. Точно с галер. И взгляд мрачный. Как у тулонского каторжника.
Инспектор Жавер глубоко вздохнул, прогоняя наваждение.
Тогда ему вновь не удалось изловить Вальжана. Ну да ничего, мир тесен.
Однажды, с неприязнью читая газету, которую он и в руки-то взял исключительно из-за статьи про целебные свойства чая, и яростно щурясь на мелкий шрифт, инспектор наткнулся на любопытную заметку. В ней говорилось о том, как один каторжник утоп при попытке побега.
Ясное дело, это был Вальжан. Кто ещё мог утонуть при попытке побега?
Жавер не был человеком злорадным, не был и недобрым, и потому мы не можем, утрируя и впадая в клевету, сказать, что он расхохотался страшным сатанинским смехом, наводя ужас на сослуживцев, которые тотчас же разбежались по окрестностям Парижа, оглашая воплями округу. Нет. Мы же не французские классики, в конце-то концов.
Инспектор лишь кивнул, погруженный в свои мысли.
Вот уж где запирают надёжно, так это на том свете.
Глава третья. Жавер сделал ложную стойку
Несколько месяцев инспектор Жавер наслаждался, насколько это было для него возможно, спокойной жизнью, отлавливая воров, убийц и жриц любви по тёмным закоулкам Парижа. Это время можно было смело счесть одним из самых счастливых в его жизни. Инспектор был спокоен и хладнокровен, вероятно, находясь в полной гармонии с собой. Кроме, разумеется, тех случаев, когда кто-то слишком громко и внезапно хлопал дверью или производил иные резкие движения. Но во всем остальном, мы подчёркиваем это, полагая важным, инспектор был стоически твёрд и невозмутим. Так было до одного примечательного события. Возьмём же на себя смелость поведать о нём читателю.
Едва прослышав о подозрительном субъекте, который обосновался в лачуге Горбо, изредка выходя прогуляться со внучкой и – неслыханное дело – подать нищим, инспектор Жавер почувствовал, что что-то здесь нечисто.
Он даже позаимствовал лохмотья (некоторые полагали, что это на самом деле была его «гражданская» одежда) и полдня проторчал на улице, сидя на самом солнцепёке, угрюмо скрестив руки. Подавали паршиво.
Разумеется, в одном из своих наивных благодетелей Жавер с мрачным удовлетворением опознал Вальжана.
И даже не в одном. Проклятое зрение.
Инспектор был щепетилен во всех вопросах, особенно же в тех, что касались его работы. Он чувствовал, по крайней мере один из вальжанов был настоящим.
Он же не дурак, инспектор-то. Вальжан на свете только один.
Лучше сначала проверить то, что лежит на самой поверхности.
Водворившись в лачугу Горбо, Жавер проследил за одним из жильцов. Это был крепкий, опасный на вид пожилой господин, вылитый каторжник, который жил там вместе с какой-то девчонкой. Дочерью или внучкой. Инспектор вспомнил неприятного трактирщика.
Мир тесен. Это Вальжан. И девчонка та, похищенная. Сомнений быть не может.
Уже на следующий вечер Жавер, взяв с собой четырёх полицейских агентов, крался за Вальжаном.
Увы, злой рок, довлевший над инспектором, и в этот раз сыграл с ним злую шутку. Злокозненный Вальжан скрылся, оставив ему пожилого усталого буржуа, который потом долго писал господину префекту жалобы на инспектора Жавера.
А кто дёрнул этого месье гулять по ночному Парижу вместе со внучкой?! Подозрительная личность, пусть и не Вальжан.
Тот-то скрылся в монастыре. Жавер был уверен в этом. Он несколько суток подкарауливал тамошнего садовника, стремясь разоблачить в нём подлого каторжника.
Конечно же, господин префект его тогда спас от гнева матери-настоятельницы и буржуа со внучкой, послав за инспектором Жиля и Франсуа, которые что-то долго объясняли разъярённым гражданам. Жавер отчётливо помнил слова «солнечный удар», «зрение», «заработался» и «несколько суток без сна» со стороны полицейских и «идиот» - со стороны гражданских. Хорошо, что Жиль и Франсуа смогли всё уладить.
Жавер же поимел достаточно неприятный разговор с господином префектом и короткое увольнение, которое он, инспектор, обязан был провести на природе, в тишине и спокойствии.
Он так и поступил.
Солнце немилосердно пекло, река с раздражающим шумом несла свои воды, трава грозилась оставить пятна на безукоризненно белых форменных (а впрочем, уточнение излишне, ибо это были его единственные) штанах, по рединготу ползали какие-то местные букашки, на которых Жавер мрачно косился. Судя по плотно сжатым челюстям, угрюмой решимости во взоре и скрещенным рукам, инспектор получал поистине неземное наслаждение от общения с природой. Но приказ есть приказ. Особенно если он исходит от господина префекта.
Жавер ещё долго так сидел, обречённо изучая реку.
А потом из воды на берег хлынули утопшие каторжники…
1832
Глава четвёртая. Продолжение истории о коте на службе правосудия
Жавер вздохнул. Иногда воспоминания бывают чертовски неприятны.
Благо, этот период его жизни миновал, миновал уже давно, и, будем надеяться, никогда больше о себе не напомнит.
Он опустил глаза, силясь рассмотреть, что же начертила на гравии его верная трость, пока разум инспектора где-то блуждал.
24601.
Проклятье. Ну да ничего, кто тут, кроме него, знает, что означают эти цифры? Никто.
Оставалось лишь стереть эту изрядно смущающую надпись, будоражащую самые неприглядные воспоминания, чтобы в один из дней самому же не наткнуться на неё.
Внезапно на до боли знакомые цифры опустилась чья-то нога в башмаке неприлично большого размера. Жавер от неожиданности вздрогнул и поднял глаза. Он не успел толком рассмотреть пожилого господина, который неторопливо прошёл мимо. Увы, инспектору достался лишь профиль этого степенного буржуа. Но для мастера сыскного дела и этого было достаточно. К тому же, Жавер хорошо знал это лицо.
Лицо тулонского каторжника.
Жавер проследил за Вальжаном до самого его дома. Правда, инспектор и в этот раз не был до конца уверен. Необходимо было это исправить, особенно памятуя о той речи господина префекта.
Глава пятая. Невероятная и странная история инспектора Жавера и месье Леблана
Жавер несколько недель аккуратно следил за пожилым буржуа, изредка прерываясь лишь на сон.
Рано утром, едва начинался рассвет, в дверь к месье Леблану стучал мрачный, чрезвычайно невесёлый молочник, протягивая бутылку.
Когда месье, пережив эту встречу и даже рискнув отхлебнуть молока, находил в себе силы дойти до ближайшей булочной, там его уже ждал угрюмый пекарь, отпускающий ему хлеб с таким видом, словно месье Леблан, специализировался на краже булок лет девятнадцать, причём воровал всё время именно у него.
В каждом парке месье Леблан непременно натыкался на хмурого высокого человека в чёрном рединготе, который, прищурившись, следовал за ним взглядом. Пожилой господин первоначально по наивности предположил, что он занял любимую дорожку или скамейку угрюмого месье. Впрочем, вскоре выяснилось, что у этого мрачного человека была романтическая душа – он одинаково любил все дорожки и скамейки во всех парках и садах Парижа.
Выходя из церкви в воскресный день, месье Леблан обращал внимание на одного пугающего вида оборванца, похожего на какого-то дикого облезлого кота из зоологического сада. Нищий сидел на паперти с таким видом, будто он проявляет снисхождение, почтив данные ступени своим присутствием. Месье Леблан бросал ему монетку. Если она летела мимо, нищий метал в бедного буржуа такой взгляд, что тот вынужден был бежать за кусочком презренного металла, смахивать с него пыль, и аккуратно класть монету в лежащую перед алтынным королём кепку.
Примечательное ждало степенного господина и у цирюльника, потому что он всё время попадал к одному и тому же мастеру с весьма странными бакенбардами, которые, как отмечал месье Леблан, не мешало бы подправить. Брадобрей несколько минут, прищурившись, смотрел на него в упор (решая, как казалось господину Леблану, под каким углом лучше перерезать горло клиенту), вздыхал, закатывал рукава рубашки и принимался точить опасную бритву. Окончательно поседевший месье Леблан только в те дни осознал, что ни одна опасная бритва не достойна была называться по-настоящему опасной, пока не оказалась в худых руках мрачного цирюльника.
Разумеется, он слышал некоторые шутки о мужчинах подобной профессии, но всегда представлял себе это несколько иначе. К тому же, в данном конкретном случае было не до шуток.
Переступив в очередной раз порог, месье Леблан шёл к первому попавшемуся мастеру, который приветливо улыбался, указывая ему на стул. Уже в следующий момент из ниоткуда появлялась худая высокая фигура со скрещенными руками, которая плечом подвигала конкурента. Что примечательно, изгнанный брадобрей предпочитал не спорить. Вероятно, этот суровый, пугающе суровый человек был здесь на особом счету.
Потратив, как мы уже говорили ранее, несколько минут на пристальное изучение клиента, мрачный брадобрей принимался точить бритву. Очень медленно, тщательно, неумолимо, резкими короткими взмахами. Его рука двигалась с неотвратимостью автомата, никогда не сбиваясь с ритма и всегда делая строго определенное количество движений. Месье Леблан чувствовал, как рубашка начинала неприятно липнуть к спине.
Холодные руки ложились на щёки месье Леблана, выверяя положение его головы, а в глаза ему упирался немигающий взор тёмных очей, в уголках которых можно было бы заметить чаинки. Месье Леблан каждый раз их замечал. Испуганный разум всегда концентрируется на странных деталях.
Всякий раз, когда опасная бритва касалась кожи месье Леблана, несчастный вздрагивал всем телом, а его мрачный мучитель играл желваками и недовольно сопел.
Так же медленно и аккуратно, как он точил бритву, мастер водил лезвием по щекам пожилого господина, не пропуская ни единого волоска, не оставляя ни единой лишней щетинки. Он склонялся к самому лицу своей жертвы, ибо зрение у мастера уже давно оставляло желать лучшего.
Месье Леблан же, напротив, с удивлением обнаружил у себя глаза орла и феноменальную зрительную память. За те дни он в мельчайших подробностях рассмотрел и запомнил каждую морщину и каждый волосок взъерошенных бакенбард своего палача.
Когда смертоносная сталь неумолимо скользила к шее месье Леблана, жилистая рука мягко ложилась ему на подбородок и уверенным, сильным, но аккуратным движением запрокидывала его голову. Каждый раз седовласому господину, обливающемуся потом, казалось, что сейчас он почувствует удар бритвы, а вслед за этим волнами накатит боль, благо, последняя в его жизни, ибо уже в следующие секунды месье Леблан будет задыхаться, плюя кровью, обильно бьющей из его растерзанного горла прямо на застиранную рубашку мрачного цирюльника.
Как ни странно, этого не происходило. Бритва продолжала аккуратно скользить по шее месье Леблана под аккомпанемент сопения усердного мастера. Примечательно, что за всё время пожилого господина так ни разу и не порезали. Работал цирюльник всё-таки хорошо.
Но неблагодарный месье Леблан по какой-то необъяснимой причине уже через неделю решил отпустить бороду на русский манер.
Впрочем, от инспектора Жавера его это не спасло.
Однажды несчастный мсье Леблан осознал, что здесь не обойтись без помощи полиции. Он выбежал из дома, радуясь, что в то утро не встретил ни мрачного пекаря, ни печального молочника, ни демонического цирюльника.
Увы, злой рок одинаково довлел над всеми героями этой невероятной истории.
Распахнув дверь кабинета инспектора полиции, к которому его направили в участке, месье Леблан воззрился на впалые щёки, скрытые эксцентричными бакенбардами, тёмные печальные глаза, наполненные чаинками, и мужественно сжатые челюсти, с ужасом осознавая, что инспектор, очевидно, занят здесь только на полставки, потому что в остальное время подрабатывает молочником, пекарем и цирюльником.
Когда Жавер ухмыльнулся и с довольным видом произнёс: «Теперь ты мой», нервы несчастного господина Леблана не выдержали, и представительный буржуа вылетел из проклятого кабинета и помчался к своему дому, теряя на ходу башмаки.
Жавер тогда не стал его преследовать. Иногда можно позволить мыши и побегать. Да и потом, куда мог деться Вальжан, если инспектору было прекрасно известно, где тот живёт?
Глава шестая. Приключения особы, характеризованной нелестными эпитетами
В то утро к инспектору заявился какой-то адвокатишка, который рассказал ему о том, что в лачуге Горбо планируется преступление.
Жавер хорошо знал тот дом. Впрочем, он предпочёл бы забыть о малоприятном казусе, который мы описали читателю в третьей главе.
Вручив молодому человеку два пистолета, инспектор, как настоящий артист, принялся готовиться к выступлению.
Ещё бы, ему предстояла очередная встреча с Вальжаном.
И возможно, не с одним, и не с одним ним. Но мы забегаем вперёд. Остановимся-ка лучше на знаменитой сцене со шляпой, завершение которой Виктор Гюго, к нашему глубочайшему сожалению, описал несколько неточно, так что нам придётся внести некоторые коррективы.
- А ну, подойдите! – раздался чей-то пугающе андрогинный голос, принадлежащий, несомненно, бывшей трактирщице.
Полицейские и постовые в страхе отступили, когда мадам Тенардье сбросила шаль, оставшись в шляпе. Скорчившийся за её спиной муж делал вид, что понятия не имеет, кто эта женщина. Мадам же ожесточённо размахивала булыжником, награждая окружающих её мужчин нелестными эпитетами.
Жавер, усмехнувшись, шагнул вперёд.
- Экий галерник! Ну, папаша, и борода у тебя теперь отросла, потому как в цирюльню и заглянуть боишься…
И он продолжал идти вперёд.
Мадам Тенардье вспомнила все детские и юношеские обиды, когда незнакомцы путали её с молодым человеком из-за немалого роста и широких плеч. Сколько слёз тогда было пролито этой великаншей с ранимой душой, сколько невысказанного страдания таилось за этими глазами?..
Мадам Тенардье шмыгнула носом и с нечеловеческой силой метнула камень в голову Жавера. Камень перелетел через него, ударился о заднюю стену, отбив от нее громадный кусок штукатурки, пересёк всё, к сожалению разъярённой великанши, теперь почти пустое, помещение, ударился об угол, отлетел к боковой стене, опрокинув жаровню с углями и уронив раскалённое долото совсем рядом с привязанным к стулу представительным мсье, срикошетил от очередной стены, покружил по комнате, выбирая жертву, а потом пробил ту перегородку, за которой скрывался один чересчур любопытный молодой адвокат.
В одну минуту Жавер поднялся, отряхнул редингот и очень красиво прислонился к стене, скрестив руки, и внимательно наблюдая за тем, как его подчинённые и помощники вяжут местную преступность.
Видение инспектора, такого изящного и хрупкого, окончательно сломило неповоротливую и грузную мадам Тенардье. Великанша зарыдала в голос:
- Дочки мои, дочки!
Инспектор презрительно скривил губы:
- Думаешь, с тобой будут обращаться как с мэром, тулонский каторжник?! Здесь нет никаких дочек!
Выслушав эту ахинею, мадам Тенардье закатила глаза и упала.
Инспектор с интересом изучил дыру в перегородке, оставленную булыжником, и направился в соседнее помещение, где ранее проживал молодой адвокат.
Жавер вышел оттуда через некоторое время, бледный как полотно, с подрагивающими пальцами, в которых он сжимал два окровавленных пистолета. Некоторое время инспектор стоял, прислонившись к стене, мрачный, тоскливый, погруженный в себя, и методично выковыривал из оружия застрявшие там кусочки мозга, которому, увы, никогда больше не доведётся решать юридические вопросы.
Тем временем полицейские построили бандитов по росту. Жавер ловко оттолкнулся от стены, возвращая себе целиком и полностью вертикальное положение, медленно прошелся перед колонной арестантов с видом изрядно увеличенной копии бывшего «маленького капрала», проводящего смотр войск перед каким-нибудь Аустерлицем.
- Здорово, Вальжан! Здорово, Вальжан! Давно не виделись, Вальжан! Здравия желаю, Вальжан!
Тут Жавер заметил несчастного мсье, который тоскливо сжался в углу, искренне не понимая, чего он боится больше – раскалённого долота или этого странного человека с бакенбардами.
- Отвяжите Вальжана, только держите его покрепче, - приказал Жавер.
Затем он с крайне надменным видом уселся за стол, который чудом уцелел в этой суматохе, извлёк из кармана идеально чистый лист гербовой бумаги и приступил к допросу.
Написав первые строчки, состоящие из одних и тех же выражений (а в случае с инспектором, одного и того же слова), он поднял глаза. За его спиной материализовался Жиль, внимательно изучил написанное, тихо охнул и что-то шепнул Франсуа.
Разумеется, за тем случаем последовала очередная неприятная беседа с мсье префектом, после которой инспектор получил очередное же увольнение с предписанием провести его на природе.
И провёл он его, прямо скажем, с пользой.
Инспектор поймал грибника-браконьера, который специализировался на контрабанде парижских трюфелей в ненавистную Англию.
Жавер с невозмутимым видом выслушал похвалу префекта, внутренне радуясь, что не сказал ему о том, что первоначально принял того подозрительного буржуа, ведущего на поводке свинью, за Вальжана, который отправился откапывать украденные у рабочих Монрейля-сюр-Мер деньги.
Проклятое зрение. Нужно купить с этой премии ещё чая.
Глава седьмая. Шпион и священник не одно и то же
Жавер, крепко-накрепко привязанный к стулу, угрюмо взирал на восставших. И как они умудрились его раскрыть?..
Положение было плачевным. Кругом была толпа народу: студенты, рабочие, мелкие буржуа, чернь, гамены – словом, людишки на любой вкус. А вот Вальжан, увы, не явился. Инспектор был глубоко опечален.
Но тут в помещение вошёл пожилой буржуа, одетый в форму национального гвардейца. Инспектора точно ударило током. Впрочем, он удержался от радостного восклицания, а лишь гордо выпрямился на стуле и бросил Вальжану:
- Я так и знал, что ты придёшь. Каторжник и бунтовщики снюхались. Ну да ничего, мне сейчас как раз вышибут мозги. Можешь прийти и поглазеть. Я приглашаю.
Гвардеец глубоко вздохнул, а потом подошёл к вождю местной революционной ячейки и уточнил, нельзя ли вышибить мозги месье в кепке прямо сейчас и можно ли предоставить это право ему, гвардейцу. Вместо ответа непохожий на Антиноя брюнет молча указал на длинную очередь пожилых национальных гвардейцев, которые мрачно поглядывали на кафе, в котором был заточён столь раздражающий их субъект.
Под шумок пожилому гвардейцу всё же удалось вывести инспектора из зала. Прислонив бедолагу, увлечённо вещающего ему про особенности вышибания мозгов и подбора оружия в соответствии с общественным положением, к стене, пожилой господин некоторое время слушал эти излияния, а потом молча развернул инспектора к себе спиной и освободил его от верёвок. Жавер было попытался возразить, но форма гвардейца недаром так ладно сидела на могучих плечах этого месье. Задав инспектору начальное ускорение, буржуа возвратился к своим революционным обязанностям.
Господин префект глубоко вздохнул, глядя на своего проблемного подчинённого.
- И как же вам удалось сбежать с баррикады, инспектор?
- Меня отпустили, сэр.
- А, ну конечно же, отпустили. Охотно верю. И даже подозреваю, что это был именно Вальжан. Кто ещё мог отпустить нашего инспектора?
Лицо инспектора не выражало ничего. Благо, он стоял достаточно далеко от господина префекта, и тот не мог заметить, как впалые щёки слегка вспыхнули.
Господин префект в очередной раз глубоко вздохнул. Сколько лет он уже знал инспектора? Трудно было даже подсчитать. И ведь как профессионал тот был хорош. Упорный, самоотверженный, всегда доводящий дело до конца. Все, кроме одного, чёртового дела, на которое инспектор торжественно обещал положить всю свою жизнь.
Чего не хватало этой мятежной душе? Какого чёрта ему нужно было бегать по городу с пламенем в глазах? Зачем ему нужно было стараться стать безупречным? Почему он не пил с сослуживцами? Почему он всячески избегал обывательских радостей?
Господин префект был по-своему хорошим человеком, отметим это, ведь именно он терпел инспектора всё это время, даже не предполагая выгнать того со службы и поместить в ближайшую богадельню. Но мы вынуждены с прискорбием сообщить, что в плане тонкости душевной организации он, как ни парадоксально, сильно отставал от инспектора. Именно эта разница и направила его мысль, пытающуюся истолковать поведение Жавера, по совершенно неверному, но абсолютно понятному господину префекту пути.
Если человек несколько нервозен, то у обывателя есть этому лишь одно объяснение.
- Инспектор, а возьмите-ка вы увольнение на пару деньков, да сходите в ближайшее заведение и проведите там время с пользой. Это приказ.
Жавер побледнел.
- Господин префект, извините, но я вынужден ослушаться. Такое впервые в моей жизни. Боюсь, посещение означенного заведения является недостойным поведением для служителя закона. С сожалением вынужден признать, что выполнение вашего приказа не представляется возможным в рамках соответствия общественной морали.
Господин префект удивлённо посмотрел на инспектора, а потом фыркнул.
- Ну что же, дело ваше, инспектор. Хотя и зря отказываетесь. В крайнем случае, могли бы представить вместо девки этого вашего… тулонского каторжника или как его там…
Жавер сдержанно поклонился и медленно вышел из кабинета префекта, игнорируя стоящих у двери Жиля и Франсуа, старательно сдерживающих смешки.
Глава восьмая. О том, как опасно давать обещания, находясь в известном состоянии
Этот вечер Жиль и Франсуа провели в кабаке.
Пожалуй, читатель нуждается в объяснении, как именно наши старые знакомые вернулись в эту историю. Дело в том, что они никуда толком-то и не уходили. Как только инспектор Жавер получил перевод в Париж, он поспособствовал тому, чтобы перевели и этих двоих. В конце концов, лучше иметь под рукой уже знакомых и проверенных людей.
Сейчас же эти знакомые и проверенные люди старательно напивались, отпуская грубые и не очень шуточки по поводу произошедшего днём.
Жиль вдохновенно обрисовывал картины того, как инспектор всё же попадает в означенное заведение, и какие казусы его там ждут. Не будем вдаваться в подробности его речи, лишь отметим, что Жиль был достаточно невысокого мнения о способностях инспектора в этой сфере.
Франсуа же, налегая на бордо и всё больше багровея, с пеной у рта утверждал, что Жавер тот ещё орёл, просто очень порядочная личность, но если бы он всё-таки попал в заведение, то обязательно бы справился с поставленной задачей.
Мы не вправе говорить, кто из них был близок к истине, ибо поставленный вопрос касается, скорее, только и исключительно инспектора лично и находится, несомненно, вне нашей компетенции. Скажем только, что в тот вечер Жиль и Франсуа заключили пари, что Франсуа не сможет написать короткий очерк о «героических» похождениях инспектора.
Всю ночь Франсуа провёл в обнимку с чернильницей, периодически советуясь с женой и черпая вдохновение из сомнительной литературы.
Франсуа встал перед собравшимися коллегами, взял в руки исписанный листок, содержащий в себе плоды его ночного умственного, с позволения сказать, труда, и принялся читать.
Мы выражаем искреннее сожаление по поводу того, что вынуждены привести здесь этот низкопробный, безвкусный и не имеющий никакой реальной подоплёки текст. И лишь нижайше просим читателя проявить снисхождение к писательскому таланту Франсуа, ведь этот относительно честный полицейский впервые столкнулся с такой серьёзной задачей. Несчастный всерьёз полагал, что может написать достаточно компрометирующую сцену так, чтобы польстить по крайней мере одному из фигурантов.
Итак, под свист и радостное улюлюканье он читал:
«… инспектор зашёл в бордель и привычно окинул обстановку орлиным взором своих больших чёрных глаз. Увидевшие его жрицы любви кинулись к высокому мужчине, наперебой предлагая свои услуги. Между некоторыми из них даже завязалась драка. Летели волосы, выбивались зубы. Одна из девушек даже смогла повергнуть наземь свою конкурентку и теперь яростно топтала её ногами.
Инспектор протянул свою сильную руку и взял бунтарку за корсет.
Они поднялись в одну из комнат.
Там девушка подняла на него свои огромные заплаканные глаза. Он отвёл тёмные глаза и сухо сказал: «Повернись»
Девушка всхлипнула и приготовилась к самому ужасному. Но этого не произошло. Она почувствовала, как его холодные руки аккуратно и уверенно расстёгивают её корсет.
Когда с ним было покончено, эти же руки мягко легли на её плечи и продолжили своё движение вперёд, пропуская её торчащие соски между пальцами. Спиной девушка ощутила, как к её коже прикасаются холодные пуговицы его редингота.
Она забыла о времени, так восхитительно нежны и прохладны были его руки с неровно обкусанными ногтями. Иногда она даже чувствовала на своём плече бакенбарды и ткань цилиндра.
Он покрывал её шею и ключицы бережными поцелуями своих шершавых, но неожиданно нежных губ. Девушка чувствовала, как жар разливается по её телу, с каждым ударом пульса стекая всё ниже и ниже, к пышным бёдрам, заставляя её изгибаться в сладкой истоме, желая уже чего-то большего.
Но мужчина не спешил, он ласкал её своими худыми пальцами и прокладывал на её теле дорожки из поцелуев, щекоча бакенбардами.
И всё это, даже не расстегнув и редингота.
Наконец, когда страсть уже переполняла девушку, она развернулась к нему, взяла за бакенбарды и пылким поцелуем впилась в тонкие губы мужчины.
Её бедро почувствовало, как в него упёрлась дубинка инспектора. Девушка, не прерывая поцелуя, принялась расстёгивать блестящие металлические пуговицы чёрного редингота, мысленно ругаясь, что их так много.
Когда же ей удалось раздвинуть его полы, зрелище, представшее перед её взором, было настолько впечатляющим, что даже видавшая многое жрица любви восхищённо присвистнула и потянулась рукой, стремясь прикоснуться к идолу.
Инспектор усмехнулся и медленно опустился на ложе, увлекая девушку за собой…»
Не будем приводить некоторые участки текста. Впрочем, читатель сам сможет составить впечатление об их содержании и качестве, если мы упомянем, что слушатели Франсуа смеялись до слёз, периодически повторяя особо понравившиеся выражения. Как в тот день словарный запас полицейского участка обогатился высокохудожественными оборотами типа «он хотел не только взять, но и дать», «напряженные мужские ягодицы», «заинтересованно скосив глаза» и, конечно же, хитом всех времён и народов «вдалбливаясь».
Довольный эффектом, Франсуа легкомысленно продолжил, даже не подозревая, какую ошибку сейчас совершает:
«… когда инспектор смог восстановить дыхание, то мягко развернул к себе девушку. Он заглянул в её раскрасневшееся лицо и безошибочно опознал в нём …»
Франсуа сделал драматическую паузу.
«… лицо тулонского каторжника Вальжана»
Шутка полностью соответствовала вкусам аудитории. Все смеялись, рыдали, кивали головами, стучали себя по коленкам. Одним словом, рассказ понравился слушателям.
Всем, кроме одного сурового, угрожающе сурового человека, который стоял в углу, мрачно скрестив руки, и смотрел на своего протеже, отличающегося, очевидно, завидной благодарностью.
Франсуа встретился с ним взглядом и замолчал. Вслед за ним замолчали и прочие. В наступившей тишине инспектор медленно и скорбно удалился.
Франсуа бросился за ним следом.
- Инспектор!
Тот остановился.
- Инспектор, я… простите, это просто глупая, нелепая шутка.
Жавер с непередаваемой печалью во взгляде изучал Франсуа. Тому стало окончательно не по себе. Стыд накрывал беднягу с головой.
Как он вообще дошёл до этого? Как он мог так глупо пошутить в конце? Стоило ли обижать того, кому он был многим обязан, только ради одобрения сослуживцев? Глупо, омерзительно. Не смешно.
Как же часто в нашей жизни бывает, что мы совершаем что-то в запале, обуянные диким весельем момента, а потом в результате наших действий кто-то оказывается обижен. О, это чувство стыда, это желание провалиться сквозь землю…
- Месье инспектор, сэр, не знаю, что на меня нашло. Это всё глупый спор. Боже, как это гадко, нелепо, постыдно… Простите меня, месье инспектор, мне не следовало… Моему поступку нет оправдания.
Жавер вздохнул.
- Что заставляет вас думать, что я не понимаю шуток.
Это не было вопросом. Это не было и ответом.
Жавер ушёл, оставив Франсуа одного, пристыженного и желающего вернуться по крайней мере на несколько часов в прошлое, чтобы разорвать и сжечь злосчастный текст.
Глава девятая. Череда совпадений
Жавер шёл по набережной Сены, погруженный в свои мысли.
Вечер уже плавно перетёк в ночь. Хорошо, что инспектор надел тёплый каррик.
Не хватало ещё больного горла к больным глазам.
Решётка, скрывающая недра парижской канализации от не в меру впечатлительных французских классиков, отворилась, и пред лунным светом предстал месье Тенардье, тащащий волоком какого-то молодого буржуа, пребывающего, судя по всему, в бессознательном состоянии. Бывший трактирщик почувствовал на себе чей-то взгляд.
- Вы кто? – вопросил инспектор.
- Я.
- Кто «я»?
- Тенардье, - ответил месье Тенардье.
- Вальжан, - услышал инспектор.
Жавер положил руки к нему на плечи и вгляделся в лицо трактирщика. Знакомые черты, черты тулонского каторжника, были обращены к инспектору.
Инспектор кивнул и указал тростью на молодого буржуа.
- А этот?
- О, месье инспектор, этого юношу я спас от неминуемой смерти. Теперь же молодого господина необходимо препоручить заботам его родных.
Жавер кивнул.
Звучало правдоподобно. Каторжник пытался спасти буржуа. Вот что бывает на белом свете.
Они вновь сели в фиакр.
- Я знаю, куда вам теперь, - хмуро сообщил Жавер.
Тенардье вопросительно на него посмотрел.
- Да, да-а, Вальжан, я знаю. Улица Вооруженного человека, дом семь.
Тенардье предпочёл не спорить. Именно этот дом они вместе с товарищами планировали ограбить в эту ночь.
- Спасибо, месье инспектор.
- Ступайте, попрощайтесь со своей девчонкой, - бросил Жавер, погруженный в свои мысли, - я подожду здесь.
Тенардье направился к дому, задумчиво теребя бороду. Через некоторое время он обернулся.
Жавер ушёл. На залитой лунным светом улице не было никого.
Месье Тенардье пожал плечами и взялся за лом.
Глава десятая. Valjean.
На утро Жавер уже отчитывался перед господином префектом. Он доложил ему обо всём. Даже о встреченном ночью Вальжане. Префект долго выслушивал его, кивал, глядя в окно. Инспектор аккуратно закончил свой рассказ, используя только самые приличествующие этому выражения, вследствие чего его речь являла собой прямо-таки образчик канцелярского слога.
Господин префект кивнул в последний раз и повернулся к инспектору.
Жавер с ужасом узнал это лицо. Лицо тулонского каторжника. Краски стали меркнуть.
Возможно ли такое? Он помнил, что Вальжан был мэром, но в каторжника-мэра он ещё мог поверить. Пульс всё более и более гулко стучал в висках.
Какое-то время Вальжан был садовником в монастыре. Это тоже звучало убедительно. Воздуха перестало хватать.
Затем он выдавал себя за почтенного буржуа, но Жавер и тут его раскусил.
Преступность может засесть в магистрате, играя документами и чинами, она может таиться в монастыре, многократно предавая религию и расхищая церковное имущество, она может проживать на респектабельной улице, чинно вышагивая и корча надменную рожу.
Но никогда, никогда, чёрт возьми, она не проникала в полицию. Сама мысль об этом казалась Жаверу дикой, нелепой. Преступной. Дрожащие пальцы правой руки легли на грудь и судорожно сжали ткань каррика.
Господин префект нахмурился.
- Инспектор, вам дурно?
Жавер, спотыкаясь, выбежал из префектуры, уже ничего не видя перед собой, двигаясь наощупь, снося худыми плечами косяки, ведя по стенам внезапно онемевшей левой рукой.
Едва зрение вернулось, яркий свет ослепил его.
Когда же прошло и это, инспектор понял, что вновь оказался у реки. Прислонившись к парапету и тяжело дыша, он осознал, что мир окончательно сошёл с ума.
По набережной Сены прогуливались вальжаны. Одни из них были старше, другие – моложе. Некоторые из вальжанов были женщинами, некоторые – детьми. Они ходили, держа друг друга под ручку, играли друг с другом в мяч.
Хватая ртом воздух, которого становилось всё меньше и меньше (ещё бы, кругом столько вальжанов, и все дышат!) и всё крепче сжимая ткань, инспектор видел, как маленький вальжан подёргал вальжана в платье за подол, а вальжан с бородой дал ему монетку. После этого малыш, гремя кандалами, звон которых отдавался в висках инспектора, вприпрыжку понёсся к вальжану с лотком и купил у того какую-то сласть.
Вальжаны сидели на скамейках и читали свежие выпуски «Монитёра», в которых содержались заметки об утопших при попытке побега вальжанах.
Вальжаны просили милостыню у вальжанов.
Вальжаны заполонили собой всё.
Не выдержав этого зрелища, инспектор неловко отвернулся, схватившись за парапет уже ничего не чувствовавшей рукой.
В зеленовато-коричневых, цвета чая, водах Сены было его отражение.
И оно имело лицо тулонского каторжника.
В стремительно опускающейся темноте он силился ещё хоть что-то разглядеть.
Проклятое зрение.
Автор: fandom Les Miserables 2014
Бета: fandom Les Miserables 2014
Размер: миди, 5264 слова
Пейринг/Персонажи: Вальжан, Жавер, мсье Леблан, господин префект, 2 ОМП
Категория: джен, гет
Жанр: дарк, юмор
Рейтинг: R
Предупреждение: смерть персонажа
Краткое содержание: Продолжение истории о жизни в замкнутых пространствах, раскрывающее последствия человеческого сочувствия в, как скромно надеется автор, полной мере.
Для голосования: #. fandom Les Miserables 2014 – «Being Jean Valjean»
читать дальше1832
Глава первая. Кот на службе правосудия
Много воды утекло в Сене с последней беседы инспектора Жавера с господином Мадленом, мэром славного городка Монрейль-сюр-Мер.
С тех пор суровый инспектор сильно изменился: посуровел ещё больше, стал носить бакенбарды совсем уж эксцентричного фасона и окончательно поседел. Одни лишь чёрные глаза остались неизменны, демонстрируя известную живость души, которая, казалось, была готова в любой миг покинуть эту худую оболочку. Но не тут-то было!
Инспектора, какое бы плачевное впечатление он ни производил на случайного, малознакомого с ним зрителя, ещё рано было списывать со счетов. Ни один другой полицейский не был так фанатично, даже болезненно скрупулёзен в своей работе. Ни один полицейский не мог так неотступно следовать за злосчастным нарушителем закона, не оставляя тому ни единого шанса. Инспектор Жавер мог сутками не спать и не есть до тех пор, пока его жертва не была представлена перед неумолимым французским судом. И тогда он, инспектор, бледный, дрожащий, но с пламенем сатанинского торжества во взоре, возвышался над пленённым грешником, всем своим видом показывая, кто принёс лакомую добычу. В эти моменты Жавер ещё более обычного напоминал довольного кота, бросившего перед хозяином дохлую мышь.
"Вот она, хозяин. Посмотри, какой я ловкий добытчик," — всем своим видом говорил инспектор, расплываясь в довольной ухмылке. И не было в тот час на свете человека, который был бы счастливее Жавера.
Возможно, внимательный читатель, пальцы которого ещё помнят шероховатые страницы бессмертного творения Виктора Гюго, возмутится подобным сравнением. Какой кот, чёрт возьми?! А как же астурийские крестьяне? А как же собачья сущность инспектора? Мы, конечно же, восхищаемся отменной памятью любителя книг, но смиренно просим его обратить внимание на то, что данный очерк имеет в своей основе равно и киноленту, где инспектор, будем откровенны, более напоминает представителя семейства кошачьих, нежели псовых.
Сейчас же неподкупный страж порядка сидел на скамейке в Люксембургском саду с тростью в руке и щурился. Почтенному господину полагалось бы сидеть там с книгой, но Жавер ненавидел книги. К тому же, начавшийся в молодости глазной недуг и по сей день доставлял ему некоторые неудобства. Одному богу было известно, сколько заварки Жавер изводил, мужественно борясь с досадной болезнью. Поговаривают, что яркостью ресниц и цветом глаз он был обязан именно этой микстуре. Впрочем, это было и недурно, ведь должно было ещё хоть что-то живое оставаться на этом измождённом, почти мёртвом лице.
Сегодня у Жавера был выходной, такой редкий у вечно занятого инспектора. Не имея возможности (равно как и желания, и умения) как-то развлечь себя, и не будучи довольным собой, инспектор Жавер печально сидел на скамейке и задумчиво чертил что-то тростью на гравии. Он предавался воспоминаниям.
В жизни инспектора, пусть это прозвучит для читателя странно, были и достаточно интересные эпизоды.
1822
Глава вторая. Чем закончилась история Жана Вальжана
Инспектор Жавер брезгливо поморщился.
Трактир, в котором он оказался по долгу службы, был омерзителен. Вероятно, для привычного к подобной обстановке посетителя всё выглядело несколько иначе. Но только не для инспектора Жавера.
Грязный пол, который, казалось, никогда не знал ни метлы, ни тряпки, был покрыт склизкими пятнами, о происхождении которых человек рассудительный и пекущийся о своём душевном здоровье предпочёл бы не думать. Столы, жирные, все в отметинах от ножей и тарелок, стояли криво, неровно, словно стремясь оккупировать как можно больше пространства. Про скамьи лучше вообще промолчать, настолько гадка была одна лишь мысль о том, чтобы воспользоваться ими по назначению. Впрочем, их нередко использовали и для иного – достаточно было взглянуть на стены, чтобы убедиться.
Но хуже всего был трактирщик. Невысокий, грязный, весь какой-то неприятный, инстинктивно неприятный, он жалобно рассказывал инспектору о том, что его маленькую служанку свёл пугающего вида оборванец.
Ясное дело, каторжник. Кто ещё может сотворить подобное? Вальжан. Объявился, значит. Давно ждали.
Жена трактирщика, стоящая поодаль, не менее жалобно заламывала могучие руки, которым и каторжник бы позавидовал, причитая о том, как она любила девчонку.
Спинища-то. Точно с галер. И взгляд мрачный. Как у тулонского каторжника.
Инспектор Жавер глубоко вздохнул, прогоняя наваждение.
Тогда ему вновь не удалось изловить Вальжана. Ну да ничего, мир тесен.
Однажды, с неприязнью читая газету, которую он и в руки-то взял исключительно из-за статьи про целебные свойства чая, и яростно щурясь на мелкий шрифт, инспектор наткнулся на любопытную заметку. В ней говорилось о том, как один каторжник утоп при попытке побега.
Ясное дело, это был Вальжан. Кто ещё мог утонуть при попытке побега?
Жавер не был человеком злорадным, не был и недобрым, и потому мы не можем, утрируя и впадая в клевету, сказать, что он расхохотался страшным сатанинским смехом, наводя ужас на сослуживцев, которые тотчас же разбежались по окрестностям Парижа, оглашая воплями округу. Нет. Мы же не французские классики, в конце-то концов.
Инспектор лишь кивнул, погруженный в свои мысли.
Вот уж где запирают надёжно, так это на том свете.
Глава третья. Жавер сделал ложную стойку
Несколько месяцев инспектор Жавер наслаждался, насколько это было для него возможно, спокойной жизнью, отлавливая воров, убийц и жриц любви по тёмным закоулкам Парижа. Это время можно было смело счесть одним из самых счастливых в его жизни. Инспектор был спокоен и хладнокровен, вероятно, находясь в полной гармонии с собой. Кроме, разумеется, тех случаев, когда кто-то слишком громко и внезапно хлопал дверью или производил иные резкие движения. Но во всем остальном, мы подчёркиваем это, полагая важным, инспектор был стоически твёрд и невозмутим. Так было до одного примечательного события. Возьмём же на себя смелость поведать о нём читателю.
Едва прослышав о подозрительном субъекте, который обосновался в лачуге Горбо, изредка выходя прогуляться со внучкой и – неслыханное дело – подать нищим, инспектор Жавер почувствовал, что что-то здесь нечисто.
Он даже позаимствовал лохмотья (некоторые полагали, что это на самом деле была его «гражданская» одежда) и полдня проторчал на улице, сидя на самом солнцепёке, угрюмо скрестив руки. Подавали паршиво.
Разумеется, в одном из своих наивных благодетелей Жавер с мрачным удовлетворением опознал Вальжана.
И даже не в одном. Проклятое зрение.
Инспектор был щепетилен во всех вопросах, особенно же в тех, что касались его работы. Он чувствовал, по крайней мере один из вальжанов был настоящим.
Он же не дурак, инспектор-то. Вальжан на свете только один.
Лучше сначала проверить то, что лежит на самой поверхности.
Водворившись в лачугу Горбо, Жавер проследил за одним из жильцов. Это был крепкий, опасный на вид пожилой господин, вылитый каторжник, который жил там вместе с какой-то девчонкой. Дочерью или внучкой. Инспектор вспомнил неприятного трактирщика.
Мир тесен. Это Вальжан. И девчонка та, похищенная. Сомнений быть не может.
Уже на следующий вечер Жавер, взяв с собой четырёх полицейских агентов, крался за Вальжаном.
Увы, злой рок, довлевший над инспектором, и в этот раз сыграл с ним злую шутку. Злокозненный Вальжан скрылся, оставив ему пожилого усталого буржуа, который потом долго писал господину префекту жалобы на инспектора Жавера.
А кто дёрнул этого месье гулять по ночному Парижу вместе со внучкой?! Подозрительная личность, пусть и не Вальжан.
Тот-то скрылся в монастыре. Жавер был уверен в этом. Он несколько суток подкарауливал тамошнего садовника, стремясь разоблачить в нём подлого каторжника.
Конечно же, господин префект его тогда спас от гнева матери-настоятельницы и буржуа со внучкой, послав за инспектором Жиля и Франсуа, которые что-то долго объясняли разъярённым гражданам. Жавер отчётливо помнил слова «солнечный удар», «зрение», «заработался» и «несколько суток без сна» со стороны полицейских и «идиот» - со стороны гражданских. Хорошо, что Жиль и Франсуа смогли всё уладить.
Жавер же поимел достаточно неприятный разговор с господином префектом и короткое увольнение, которое он, инспектор, обязан был провести на природе, в тишине и спокойствии.
Он так и поступил.
Солнце немилосердно пекло, река с раздражающим шумом несла свои воды, трава грозилась оставить пятна на безукоризненно белых форменных (а впрочем, уточнение излишне, ибо это были его единственные) штанах, по рединготу ползали какие-то местные букашки, на которых Жавер мрачно косился. Судя по плотно сжатым челюстям, угрюмой решимости во взоре и скрещенным рукам, инспектор получал поистине неземное наслаждение от общения с природой. Но приказ есть приказ. Особенно если он исходит от господина префекта.
Жавер ещё долго так сидел, обречённо изучая реку.
А потом из воды на берег хлынули утопшие каторжники…
1832
Глава четвёртая. Продолжение истории о коте на службе правосудия
Жавер вздохнул. Иногда воспоминания бывают чертовски неприятны.
Благо, этот период его жизни миновал, миновал уже давно, и, будем надеяться, никогда больше о себе не напомнит.
Он опустил глаза, силясь рассмотреть, что же начертила на гравии его верная трость, пока разум инспектора где-то блуждал.
24601.
Проклятье. Ну да ничего, кто тут, кроме него, знает, что означают эти цифры? Никто.
Оставалось лишь стереть эту изрядно смущающую надпись, будоражащую самые неприглядные воспоминания, чтобы в один из дней самому же не наткнуться на неё.
Внезапно на до боли знакомые цифры опустилась чья-то нога в башмаке неприлично большого размера. Жавер от неожиданности вздрогнул и поднял глаза. Он не успел толком рассмотреть пожилого господина, который неторопливо прошёл мимо. Увы, инспектору достался лишь профиль этого степенного буржуа. Но для мастера сыскного дела и этого было достаточно. К тому же, Жавер хорошо знал это лицо.
Лицо тулонского каторжника.
Жавер проследил за Вальжаном до самого его дома. Правда, инспектор и в этот раз не был до конца уверен. Необходимо было это исправить, особенно памятуя о той речи господина префекта.
Глава пятая. Невероятная и странная история инспектора Жавера и месье Леблана
Жавер несколько недель аккуратно следил за пожилым буржуа, изредка прерываясь лишь на сон.
Рано утром, едва начинался рассвет, в дверь к месье Леблану стучал мрачный, чрезвычайно невесёлый молочник, протягивая бутылку.
Когда месье, пережив эту встречу и даже рискнув отхлебнуть молока, находил в себе силы дойти до ближайшей булочной, там его уже ждал угрюмый пекарь, отпускающий ему хлеб с таким видом, словно месье Леблан, специализировался на краже булок лет девятнадцать, причём воровал всё время именно у него.
В каждом парке месье Леблан непременно натыкался на хмурого высокого человека в чёрном рединготе, который, прищурившись, следовал за ним взглядом. Пожилой господин первоначально по наивности предположил, что он занял любимую дорожку или скамейку угрюмого месье. Впрочем, вскоре выяснилось, что у этого мрачного человека была романтическая душа – он одинаково любил все дорожки и скамейки во всех парках и садах Парижа.
Выходя из церкви в воскресный день, месье Леблан обращал внимание на одного пугающего вида оборванца, похожего на какого-то дикого облезлого кота из зоологического сада. Нищий сидел на паперти с таким видом, будто он проявляет снисхождение, почтив данные ступени своим присутствием. Месье Леблан бросал ему монетку. Если она летела мимо, нищий метал в бедного буржуа такой взгляд, что тот вынужден был бежать за кусочком презренного металла, смахивать с него пыль, и аккуратно класть монету в лежащую перед алтынным королём кепку.
Примечательное ждало степенного господина и у цирюльника, потому что он всё время попадал к одному и тому же мастеру с весьма странными бакенбардами, которые, как отмечал месье Леблан, не мешало бы подправить. Брадобрей несколько минут, прищурившись, смотрел на него в упор (решая, как казалось господину Леблану, под каким углом лучше перерезать горло клиенту), вздыхал, закатывал рукава рубашки и принимался точить опасную бритву. Окончательно поседевший месье Леблан только в те дни осознал, что ни одна опасная бритва не достойна была называться по-настоящему опасной, пока не оказалась в худых руках мрачного цирюльника.
Разумеется, он слышал некоторые шутки о мужчинах подобной профессии, но всегда представлял себе это несколько иначе. К тому же, в данном конкретном случае было не до шуток.
Переступив в очередной раз порог, месье Леблан шёл к первому попавшемуся мастеру, который приветливо улыбался, указывая ему на стул. Уже в следующий момент из ниоткуда появлялась худая высокая фигура со скрещенными руками, которая плечом подвигала конкурента. Что примечательно, изгнанный брадобрей предпочитал не спорить. Вероятно, этот суровый, пугающе суровый человек был здесь на особом счету.
Потратив, как мы уже говорили ранее, несколько минут на пристальное изучение клиента, мрачный брадобрей принимался точить бритву. Очень медленно, тщательно, неумолимо, резкими короткими взмахами. Его рука двигалась с неотвратимостью автомата, никогда не сбиваясь с ритма и всегда делая строго определенное количество движений. Месье Леблан чувствовал, как рубашка начинала неприятно липнуть к спине.
Холодные руки ложились на щёки месье Леблана, выверяя положение его головы, а в глаза ему упирался немигающий взор тёмных очей, в уголках которых можно было бы заметить чаинки. Месье Леблан каждый раз их замечал. Испуганный разум всегда концентрируется на странных деталях.
Всякий раз, когда опасная бритва касалась кожи месье Леблана, несчастный вздрагивал всем телом, а его мрачный мучитель играл желваками и недовольно сопел.
Так же медленно и аккуратно, как он точил бритву, мастер водил лезвием по щекам пожилого господина, не пропуская ни единого волоска, не оставляя ни единой лишней щетинки. Он склонялся к самому лицу своей жертвы, ибо зрение у мастера уже давно оставляло желать лучшего.
Месье Леблан же, напротив, с удивлением обнаружил у себя глаза орла и феноменальную зрительную память. За те дни он в мельчайших подробностях рассмотрел и запомнил каждую морщину и каждый волосок взъерошенных бакенбард своего палача.
Когда смертоносная сталь неумолимо скользила к шее месье Леблана, жилистая рука мягко ложилась ему на подбородок и уверенным, сильным, но аккуратным движением запрокидывала его голову. Каждый раз седовласому господину, обливающемуся потом, казалось, что сейчас он почувствует удар бритвы, а вслед за этим волнами накатит боль, благо, последняя в его жизни, ибо уже в следующие секунды месье Леблан будет задыхаться, плюя кровью, обильно бьющей из его растерзанного горла прямо на застиранную рубашку мрачного цирюльника.
Как ни странно, этого не происходило. Бритва продолжала аккуратно скользить по шее месье Леблана под аккомпанемент сопения усердного мастера. Примечательно, что за всё время пожилого господина так ни разу и не порезали. Работал цирюльник всё-таки хорошо.
Но неблагодарный месье Леблан по какой-то необъяснимой причине уже через неделю решил отпустить бороду на русский манер.
Впрочем, от инспектора Жавера его это не спасло.
Однажды несчастный мсье Леблан осознал, что здесь не обойтись без помощи полиции. Он выбежал из дома, радуясь, что в то утро не встретил ни мрачного пекаря, ни печального молочника, ни демонического цирюльника.
Увы, злой рок одинаково довлел над всеми героями этой невероятной истории.
Распахнув дверь кабинета инспектора полиции, к которому его направили в участке, месье Леблан воззрился на впалые щёки, скрытые эксцентричными бакенбардами, тёмные печальные глаза, наполненные чаинками, и мужественно сжатые челюсти, с ужасом осознавая, что инспектор, очевидно, занят здесь только на полставки, потому что в остальное время подрабатывает молочником, пекарем и цирюльником.
Когда Жавер ухмыльнулся и с довольным видом произнёс: «Теперь ты мой», нервы несчастного господина Леблана не выдержали, и представительный буржуа вылетел из проклятого кабинета и помчался к своему дому, теряя на ходу башмаки.
Жавер тогда не стал его преследовать. Иногда можно позволить мыши и побегать. Да и потом, куда мог деться Вальжан, если инспектору было прекрасно известно, где тот живёт?
Глава шестая. Приключения особы, характеризованной нелестными эпитетами
В то утро к инспектору заявился какой-то адвокатишка, который рассказал ему о том, что в лачуге Горбо планируется преступление.
Жавер хорошо знал тот дом. Впрочем, он предпочёл бы забыть о малоприятном казусе, который мы описали читателю в третьей главе.
Вручив молодому человеку два пистолета, инспектор, как настоящий артист, принялся готовиться к выступлению.
Ещё бы, ему предстояла очередная встреча с Вальжаном.
И возможно, не с одним, и не с одним ним. Но мы забегаем вперёд. Остановимся-ка лучше на знаменитой сцене со шляпой, завершение которой Виктор Гюго, к нашему глубочайшему сожалению, описал несколько неточно, так что нам придётся внести некоторые коррективы.
- А ну, подойдите! – раздался чей-то пугающе андрогинный голос, принадлежащий, несомненно, бывшей трактирщице.
Полицейские и постовые в страхе отступили, когда мадам Тенардье сбросила шаль, оставшись в шляпе. Скорчившийся за её спиной муж делал вид, что понятия не имеет, кто эта женщина. Мадам же ожесточённо размахивала булыжником, награждая окружающих её мужчин нелестными эпитетами.
Жавер, усмехнувшись, шагнул вперёд.
- Экий галерник! Ну, папаша, и борода у тебя теперь отросла, потому как в цирюльню и заглянуть боишься…
И он продолжал идти вперёд.
Мадам Тенардье вспомнила все детские и юношеские обиды, когда незнакомцы путали её с молодым человеком из-за немалого роста и широких плеч. Сколько слёз тогда было пролито этой великаншей с ранимой душой, сколько невысказанного страдания таилось за этими глазами?..
Мадам Тенардье шмыгнула носом и с нечеловеческой силой метнула камень в голову Жавера. Камень перелетел через него, ударился о заднюю стену, отбив от нее громадный кусок штукатурки, пересёк всё, к сожалению разъярённой великанши, теперь почти пустое, помещение, ударился об угол, отлетел к боковой стене, опрокинув жаровню с углями и уронив раскалённое долото совсем рядом с привязанным к стулу представительным мсье, срикошетил от очередной стены, покружил по комнате, выбирая жертву, а потом пробил ту перегородку, за которой скрывался один чересчур любопытный молодой адвокат.
В одну минуту Жавер поднялся, отряхнул редингот и очень красиво прислонился к стене, скрестив руки, и внимательно наблюдая за тем, как его подчинённые и помощники вяжут местную преступность.
Видение инспектора, такого изящного и хрупкого, окончательно сломило неповоротливую и грузную мадам Тенардье. Великанша зарыдала в голос:
- Дочки мои, дочки!
Инспектор презрительно скривил губы:
- Думаешь, с тобой будут обращаться как с мэром, тулонский каторжник?! Здесь нет никаких дочек!
Выслушав эту ахинею, мадам Тенардье закатила глаза и упала.
Инспектор с интересом изучил дыру в перегородке, оставленную булыжником, и направился в соседнее помещение, где ранее проживал молодой адвокат.
Жавер вышел оттуда через некоторое время, бледный как полотно, с подрагивающими пальцами, в которых он сжимал два окровавленных пистолета. Некоторое время инспектор стоял, прислонившись к стене, мрачный, тоскливый, погруженный в себя, и методично выковыривал из оружия застрявшие там кусочки мозга, которому, увы, никогда больше не доведётся решать юридические вопросы.
Тем временем полицейские построили бандитов по росту. Жавер ловко оттолкнулся от стены, возвращая себе целиком и полностью вертикальное положение, медленно прошелся перед колонной арестантов с видом изрядно увеличенной копии бывшего «маленького капрала», проводящего смотр войск перед каким-нибудь Аустерлицем.
- Здорово, Вальжан! Здорово, Вальжан! Давно не виделись, Вальжан! Здравия желаю, Вальжан!
Тут Жавер заметил несчастного мсье, который тоскливо сжался в углу, искренне не понимая, чего он боится больше – раскалённого долота или этого странного человека с бакенбардами.
- Отвяжите Вальжана, только держите его покрепче, - приказал Жавер.
Затем он с крайне надменным видом уселся за стол, который чудом уцелел в этой суматохе, извлёк из кармана идеально чистый лист гербовой бумаги и приступил к допросу.
Написав первые строчки, состоящие из одних и тех же выражений (а в случае с инспектором, одного и того же слова), он поднял глаза. За его спиной материализовался Жиль, внимательно изучил написанное, тихо охнул и что-то шепнул Франсуа.
Разумеется, за тем случаем последовала очередная неприятная беседа с мсье префектом, после которой инспектор получил очередное же увольнение с предписанием провести его на природе.
И провёл он его, прямо скажем, с пользой.
Инспектор поймал грибника-браконьера, который специализировался на контрабанде парижских трюфелей в ненавистную Англию.
Жавер с невозмутимым видом выслушал похвалу префекта, внутренне радуясь, что не сказал ему о том, что первоначально принял того подозрительного буржуа, ведущего на поводке свинью, за Вальжана, который отправился откапывать украденные у рабочих Монрейля-сюр-Мер деньги.
Проклятое зрение. Нужно купить с этой премии ещё чая.
Глава седьмая. Шпион и священник не одно и то же
Жавер, крепко-накрепко привязанный к стулу, угрюмо взирал на восставших. И как они умудрились его раскрыть?..
Положение было плачевным. Кругом была толпа народу: студенты, рабочие, мелкие буржуа, чернь, гамены – словом, людишки на любой вкус. А вот Вальжан, увы, не явился. Инспектор был глубоко опечален.
Но тут в помещение вошёл пожилой буржуа, одетый в форму национального гвардейца. Инспектора точно ударило током. Впрочем, он удержался от радостного восклицания, а лишь гордо выпрямился на стуле и бросил Вальжану:
- Я так и знал, что ты придёшь. Каторжник и бунтовщики снюхались. Ну да ничего, мне сейчас как раз вышибут мозги. Можешь прийти и поглазеть. Я приглашаю.
Гвардеец глубоко вздохнул, а потом подошёл к вождю местной революционной ячейки и уточнил, нельзя ли вышибить мозги месье в кепке прямо сейчас и можно ли предоставить это право ему, гвардейцу. Вместо ответа непохожий на Антиноя брюнет молча указал на длинную очередь пожилых национальных гвардейцев, которые мрачно поглядывали на кафе, в котором был заточён столь раздражающий их субъект.
Под шумок пожилому гвардейцу всё же удалось вывести инспектора из зала. Прислонив бедолагу, увлечённо вещающего ему про особенности вышибания мозгов и подбора оружия в соответствии с общественным положением, к стене, пожилой господин некоторое время слушал эти излияния, а потом молча развернул инспектора к себе спиной и освободил его от верёвок. Жавер было попытался возразить, но форма гвардейца недаром так ладно сидела на могучих плечах этого месье. Задав инспектору начальное ускорение, буржуа возвратился к своим революционным обязанностям.
Господин префект глубоко вздохнул, глядя на своего проблемного подчинённого.
- И как же вам удалось сбежать с баррикады, инспектор?
- Меня отпустили, сэр.
- А, ну конечно же, отпустили. Охотно верю. И даже подозреваю, что это был именно Вальжан. Кто ещё мог отпустить нашего инспектора?
Лицо инспектора не выражало ничего. Благо, он стоял достаточно далеко от господина префекта, и тот не мог заметить, как впалые щёки слегка вспыхнули.
Господин префект в очередной раз глубоко вздохнул. Сколько лет он уже знал инспектора? Трудно было даже подсчитать. И ведь как профессионал тот был хорош. Упорный, самоотверженный, всегда доводящий дело до конца. Все, кроме одного, чёртового дела, на которое инспектор торжественно обещал положить всю свою жизнь.
Чего не хватало этой мятежной душе? Какого чёрта ему нужно было бегать по городу с пламенем в глазах? Зачем ему нужно было стараться стать безупречным? Почему он не пил с сослуживцами? Почему он всячески избегал обывательских радостей?
Господин префект был по-своему хорошим человеком, отметим это, ведь именно он терпел инспектора всё это время, даже не предполагая выгнать того со службы и поместить в ближайшую богадельню. Но мы вынуждены с прискорбием сообщить, что в плане тонкости душевной организации он, как ни парадоксально, сильно отставал от инспектора. Именно эта разница и направила его мысль, пытающуюся истолковать поведение Жавера, по совершенно неверному, но абсолютно понятному господину префекту пути.
Если человек несколько нервозен, то у обывателя есть этому лишь одно объяснение.
- Инспектор, а возьмите-ка вы увольнение на пару деньков, да сходите в ближайшее заведение и проведите там время с пользой. Это приказ.
Жавер побледнел.
- Господин префект, извините, но я вынужден ослушаться. Такое впервые в моей жизни. Боюсь, посещение означенного заведения является недостойным поведением для служителя закона. С сожалением вынужден признать, что выполнение вашего приказа не представляется возможным в рамках соответствия общественной морали.
Господин префект удивлённо посмотрел на инспектора, а потом фыркнул.
- Ну что же, дело ваше, инспектор. Хотя и зря отказываетесь. В крайнем случае, могли бы представить вместо девки этого вашего… тулонского каторжника или как его там…
Жавер сдержанно поклонился и медленно вышел из кабинета префекта, игнорируя стоящих у двери Жиля и Франсуа, старательно сдерживающих смешки.
Глава восьмая. О том, как опасно давать обещания, находясь в известном состоянии
Этот вечер Жиль и Франсуа провели в кабаке.
Пожалуй, читатель нуждается в объяснении, как именно наши старые знакомые вернулись в эту историю. Дело в том, что они никуда толком-то и не уходили. Как только инспектор Жавер получил перевод в Париж, он поспособствовал тому, чтобы перевели и этих двоих. В конце концов, лучше иметь под рукой уже знакомых и проверенных людей.
Сейчас же эти знакомые и проверенные люди старательно напивались, отпуская грубые и не очень шуточки по поводу произошедшего днём.
Жиль вдохновенно обрисовывал картины того, как инспектор всё же попадает в означенное заведение, и какие казусы его там ждут. Не будем вдаваться в подробности его речи, лишь отметим, что Жиль был достаточно невысокого мнения о способностях инспектора в этой сфере.
Франсуа же, налегая на бордо и всё больше багровея, с пеной у рта утверждал, что Жавер тот ещё орёл, просто очень порядочная личность, но если бы он всё-таки попал в заведение, то обязательно бы справился с поставленной задачей.
Мы не вправе говорить, кто из них был близок к истине, ибо поставленный вопрос касается, скорее, только и исключительно инспектора лично и находится, несомненно, вне нашей компетенции. Скажем только, что в тот вечер Жиль и Франсуа заключили пари, что Франсуа не сможет написать короткий очерк о «героических» похождениях инспектора.
Всю ночь Франсуа провёл в обнимку с чернильницей, периодически советуясь с женой и черпая вдохновение из сомнительной литературы.
Франсуа встал перед собравшимися коллегами, взял в руки исписанный листок, содержащий в себе плоды его ночного умственного, с позволения сказать, труда, и принялся читать.
Мы выражаем искреннее сожаление по поводу того, что вынуждены привести здесь этот низкопробный, безвкусный и не имеющий никакой реальной подоплёки текст. И лишь нижайше просим читателя проявить снисхождение к писательскому таланту Франсуа, ведь этот относительно честный полицейский впервые столкнулся с такой серьёзной задачей. Несчастный всерьёз полагал, что может написать достаточно компрометирующую сцену так, чтобы польстить по крайней мере одному из фигурантов.
Итак, под свист и радостное улюлюканье он читал:
«… инспектор зашёл в бордель и привычно окинул обстановку орлиным взором своих больших чёрных глаз. Увидевшие его жрицы любви кинулись к высокому мужчине, наперебой предлагая свои услуги. Между некоторыми из них даже завязалась драка. Летели волосы, выбивались зубы. Одна из девушек даже смогла повергнуть наземь свою конкурентку и теперь яростно топтала её ногами.
Инспектор протянул свою сильную руку и взял бунтарку за корсет.
Они поднялись в одну из комнат.
Там девушка подняла на него свои огромные заплаканные глаза. Он отвёл тёмные глаза и сухо сказал: «Повернись»
Девушка всхлипнула и приготовилась к самому ужасному. Но этого не произошло. Она почувствовала, как его холодные руки аккуратно и уверенно расстёгивают её корсет.
Когда с ним было покончено, эти же руки мягко легли на её плечи и продолжили своё движение вперёд, пропуская её торчащие соски между пальцами. Спиной девушка ощутила, как к её коже прикасаются холодные пуговицы его редингота.
Она забыла о времени, так восхитительно нежны и прохладны были его руки с неровно обкусанными ногтями. Иногда она даже чувствовала на своём плече бакенбарды и ткань цилиндра.
Он покрывал её шею и ключицы бережными поцелуями своих шершавых, но неожиданно нежных губ. Девушка чувствовала, как жар разливается по её телу, с каждым ударом пульса стекая всё ниже и ниже, к пышным бёдрам, заставляя её изгибаться в сладкой истоме, желая уже чего-то большего.
Но мужчина не спешил, он ласкал её своими худыми пальцами и прокладывал на её теле дорожки из поцелуев, щекоча бакенбардами.
И всё это, даже не расстегнув и редингота.
Наконец, когда страсть уже переполняла девушку, она развернулась к нему, взяла за бакенбарды и пылким поцелуем впилась в тонкие губы мужчины.
Её бедро почувствовало, как в него упёрлась дубинка инспектора. Девушка, не прерывая поцелуя, принялась расстёгивать блестящие металлические пуговицы чёрного редингота, мысленно ругаясь, что их так много.
Когда же ей удалось раздвинуть его полы, зрелище, представшее перед её взором, было настолько впечатляющим, что даже видавшая многое жрица любви восхищённо присвистнула и потянулась рукой, стремясь прикоснуться к идолу.
Инспектор усмехнулся и медленно опустился на ложе, увлекая девушку за собой…»
Не будем приводить некоторые участки текста. Впрочем, читатель сам сможет составить впечатление об их содержании и качестве, если мы упомянем, что слушатели Франсуа смеялись до слёз, периодически повторяя особо понравившиеся выражения. Как в тот день словарный запас полицейского участка обогатился высокохудожественными оборотами типа «он хотел не только взять, но и дать», «напряженные мужские ягодицы», «заинтересованно скосив глаза» и, конечно же, хитом всех времён и народов «вдалбливаясь».
Довольный эффектом, Франсуа легкомысленно продолжил, даже не подозревая, какую ошибку сейчас совершает:
«… когда инспектор смог восстановить дыхание, то мягко развернул к себе девушку. Он заглянул в её раскрасневшееся лицо и безошибочно опознал в нём …»
Франсуа сделал драматическую паузу.
«… лицо тулонского каторжника Вальжана»
Шутка полностью соответствовала вкусам аудитории. Все смеялись, рыдали, кивали головами, стучали себя по коленкам. Одним словом, рассказ понравился слушателям.
Всем, кроме одного сурового, угрожающе сурового человека, который стоял в углу, мрачно скрестив руки, и смотрел на своего протеже, отличающегося, очевидно, завидной благодарностью.
Франсуа встретился с ним взглядом и замолчал. Вслед за ним замолчали и прочие. В наступившей тишине инспектор медленно и скорбно удалился.
Франсуа бросился за ним следом.
- Инспектор!
Тот остановился.
- Инспектор, я… простите, это просто глупая, нелепая шутка.
Жавер с непередаваемой печалью во взгляде изучал Франсуа. Тому стало окончательно не по себе. Стыд накрывал беднягу с головой.
Как он вообще дошёл до этого? Как он мог так глупо пошутить в конце? Стоило ли обижать того, кому он был многим обязан, только ради одобрения сослуживцев? Глупо, омерзительно. Не смешно.
Как же часто в нашей жизни бывает, что мы совершаем что-то в запале, обуянные диким весельем момента, а потом в результате наших действий кто-то оказывается обижен. О, это чувство стыда, это желание провалиться сквозь землю…
- Месье инспектор, сэр, не знаю, что на меня нашло. Это всё глупый спор. Боже, как это гадко, нелепо, постыдно… Простите меня, месье инспектор, мне не следовало… Моему поступку нет оправдания.
Жавер вздохнул.
- Что заставляет вас думать, что я не понимаю шуток.
Это не было вопросом. Это не было и ответом.
Жавер ушёл, оставив Франсуа одного, пристыженного и желающего вернуться по крайней мере на несколько часов в прошлое, чтобы разорвать и сжечь злосчастный текст.
Глава девятая. Череда совпадений
Жавер шёл по набережной Сены, погруженный в свои мысли.
Вечер уже плавно перетёк в ночь. Хорошо, что инспектор надел тёплый каррик.
Не хватало ещё больного горла к больным глазам.
Решётка, скрывающая недра парижской канализации от не в меру впечатлительных французских классиков, отворилась, и пред лунным светом предстал месье Тенардье, тащащий волоком какого-то молодого буржуа, пребывающего, судя по всему, в бессознательном состоянии. Бывший трактирщик почувствовал на себе чей-то взгляд.
- Вы кто? – вопросил инспектор.
- Я.
- Кто «я»?
- Тенардье, - ответил месье Тенардье.
- Вальжан, - услышал инспектор.
Жавер положил руки к нему на плечи и вгляделся в лицо трактирщика. Знакомые черты, черты тулонского каторжника, были обращены к инспектору.
Инспектор кивнул и указал тростью на молодого буржуа.
- А этот?
- О, месье инспектор, этого юношу я спас от неминуемой смерти. Теперь же молодого господина необходимо препоручить заботам его родных.
Жавер кивнул.
Звучало правдоподобно. Каторжник пытался спасти буржуа. Вот что бывает на белом свете.
Они вновь сели в фиакр.
- Я знаю, куда вам теперь, - хмуро сообщил Жавер.
Тенардье вопросительно на него посмотрел.
- Да, да-а, Вальжан, я знаю. Улица Вооруженного человека, дом семь.
Тенардье предпочёл не спорить. Именно этот дом они вместе с товарищами планировали ограбить в эту ночь.
- Спасибо, месье инспектор.
- Ступайте, попрощайтесь со своей девчонкой, - бросил Жавер, погруженный в свои мысли, - я подожду здесь.
Тенардье направился к дому, задумчиво теребя бороду. Через некоторое время он обернулся.
Жавер ушёл. На залитой лунным светом улице не было никого.
Месье Тенардье пожал плечами и взялся за лом.
Глава десятая. Valjean.
На утро Жавер уже отчитывался перед господином префектом. Он доложил ему обо всём. Даже о встреченном ночью Вальжане. Префект долго выслушивал его, кивал, глядя в окно. Инспектор аккуратно закончил свой рассказ, используя только самые приличествующие этому выражения, вследствие чего его речь являла собой прямо-таки образчик канцелярского слога.
Господин префект кивнул в последний раз и повернулся к инспектору.
Жавер с ужасом узнал это лицо. Лицо тулонского каторжника. Краски стали меркнуть.
Возможно ли такое? Он помнил, что Вальжан был мэром, но в каторжника-мэра он ещё мог поверить. Пульс всё более и более гулко стучал в висках.
Какое-то время Вальжан был садовником в монастыре. Это тоже звучало убедительно. Воздуха перестало хватать.
Затем он выдавал себя за почтенного буржуа, но Жавер и тут его раскусил.
Преступность может засесть в магистрате, играя документами и чинами, она может таиться в монастыре, многократно предавая религию и расхищая церковное имущество, она может проживать на респектабельной улице, чинно вышагивая и корча надменную рожу.
Но никогда, никогда, чёрт возьми, она не проникала в полицию. Сама мысль об этом казалась Жаверу дикой, нелепой. Преступной. Дрожащие пальцы правой руки легли на грудь и судорожно сжали ткань каррика.
Господин префект нахмурился.
- Инспектор, вам дурно?
Жавер, спотыкаясь, выбежал из префектуры, уже ничего не видя перед собой, двигаясь наощупь, снося худыми плечами косяки, ведя по стенам внезапно онемевшей левой рукой.
Едва зрение вернулось, яркий свет ослепил его.
Когда же прошло и это, инспектор понял, что вновь оказался у реки. Прислонившись к парапету и тяжело дыша, он осознал, что мир окончательно сошёл с ума.
По набережной Сены прогуливались вальжаны. Одни из них были старше, другие – моложе. Некоторые из вальжанов были женщинами, некоторые – детьми. Они ходили, держа друг друга под ручку, играли друг с другом в мяч.
Хватая ртом воздух, которого становилось всё меньше и меньше (ещё бы, кругом столько вальжанов, и все дышат!) и всё крепче сжимая ткань, инспектор видел, как маленький вальжан подёргал вальжана в платье за подол, а вальжан с бородой дал ему монетку. После этого малыш, гремя кандалами, звон которых отдавался в висках инспектора, вприпрыжку понёсся к вальжану с лотком и купил у того какую-то сласть.
Вальжаны сидели на скамейках и читали свежие выпуски «Монитёра», в которых содержались заметки об утопших при попытке побега вальжанах.
Вальжаны просили милостыню у вальжанов.
Вальжаны заполонили собой всё.
Не выдержав этого зрелища, инспектор неловко отвернулся, схватившись за парапет уже ничего не чувствовавшей рукой.
В зеленовато-коричневых, цвета чая, водах Сены было его отражение.
И оно имело лицо тулонского каторжника.
В стремительно опускающейся темноте он силился ещё хоть что-то разглядеть.
Проклятое зрение.
@темы: Les Miserables