WTF Victor Hugo 2015: тексты G-PG-13, миди + список

WTF Victor Hugo 2015 "Oubliez Pierre" драббл "Зимнее солнце" драббл "Крепость" драббл "Номер 45981" драббл "Об одном ночном расследовании" драббл "Воины "Эрнани"" драббл "10 лье" драббл "Просьба" драббл "Pietas erga praeceptores" драббл "Magnum Opus" драббл "Пока он живой" мини "Дурные вести не стоят на месте" мини "L'ABC" мини "In vino veritas" мини "Игра в кивер" миди "Nuit Blanche" миди WTF Victor Hugo 2015 - <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/p202475051.htm">один</a>, <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/p202475131.htm">два</a>, <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/p202475167.htm">три</a>, <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/p202475196.htm">четыре</a> Название: Nuit Blanche* (*Бессонная (букв.- белая) ночь (фр.)) Переводчик: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Оригинал: MmeBahorel, Nuit Blanche Размер: миди, 4940 слов Пейринг/Персонажи: Флёр-де-Лис и госпожа Алоиза де Гонделорье, Феб, Эсмеральда ("Собор Парижской богоматери") Категория: джен Жанр: ангст Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: дома в округе собора Парижской богоматери вряд ли могли остаться как ни в чем не бывало во время битвы за собор. И жители их не могли не быть затронуты сражением, которое развернулось у них под окнами. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Nuit Blanche" Ужасающий грохот разбудил всех в доме рядом с собором Парижской богоматери. Госпожа Алоиза жалась к дочери и умоляла служанку что-нибудь выяснить. — Но, госпожа, там во тьме дьяволы, — пожаловалась служанка. Кроме грохота, слышался и другой шум, но в этих комнатах он звучал приглушенно. Флёр-де-Лис собрала всю свою смелость. Ведь она выйдет замуж за солдата, подумала она, и ей нужно учиться быть храброй. — Я пойду с ней. Мы только приоткроем ставни, оставим одну щёлочку. Дьяволы заняты собственными злодействами; они даже не заметят маленькую щёлочку в ставнях. — Милая, — взмолилась мать, — останься здесь, в дальних комнатах, пока все не успокоится. Флёр-де-Лис пропустила ее слова мимо ушей. — Идём, мы отправляемся сейчас, — приказала она служанке, надеясь, что голос её не дрожал так, как дрожали ее нервы. Единственная горящая щепка освещала им путь до гостиной. В неярком свете зал казался огромным — гигантская пустыня, которую им приходилось пересечь — и фаянсовая голова вепря зловеще блестела в мерцающем свете. Если бы не служанка, Флёр-де-Лис бросилась бы обратно в комнату матери. Но она не могла допустить, чтобы служанка увидела её страх. Когда она выйдет замуж, то станет хозяйкой в этом доме, а слуги никогда не начнут уважать её, если она будет дрожать перед незримыми демонами. Ставни были тяжелыми, но не защищали от шума, нарастающего вокруг собора. Тяжелую задвижку пришлось поднимать обеим вместе, но Флёр-де-Лис настояла на том, чтобы первой выглянуть наружу. Служанке не следует доверять, сказала она себе. Снаружи ведь люди, а не дьяволы, и она должна дать о них точный отчёт. Внезапно вся площадь начала содрогаться, будто от ударов огромного барабана. Служанка заплакала, и ее страх придал Флёр-де-Лис смелости. — Что ты плачешь из-за какого-то шума? Наверное, думаешь, что конец света пришёл. Если она смогла одним словом заставить цыганскую ведьму плакать, то, несомненно, сможет поставить служанку на место, даже если из-за этого ей придется действовать в одиночку. Из открытых ставней пролился поток света, озадачив их обеих. Для рассвета было слишком рано, и свет оказался слишком рыжим – это был огонь. Факелы, поняла Флёр-де-Лис, когда приникла к щели. Очевидно, вокруг собора было множество людей — тёмная колеблющаяся масса, освещённая факелами. Трудно было судить о размерах толпы, ведь каменный балкон закрывал Флёр-де-Лис большую часть обзора. Оказалось, что ужасный грохот происходил оттого, что в дверь собора били огромной деревянной балкой. — Иди к моей матери, — приказала она служанке, — и скажи ей, что народ атакует собор. Но Флёр-де-Лис даже не отвернулась от окна. Что-то побуждало ее смотреть. На атакующих падали камни. Кто-то рухнул на мостовую — видимо, в них попали. Раньше Флёр-де-Лис видела тело своего отца, уложенное в этой самой комнате, но любимое дитя не пускали к его смертному одру, чтобы уберечь от ужасного зрелища агонии. Сейчас она впервые видела смерть, и ей казалось, что можно было бы протянуть руку и дотронуться до тел, так близко они лежали. Вокруг собора развернулось маленькое поле боя. Флёр-де-Лис почти ничто не отделяло от криков и воплей упавших, от криков их товарищей, потрясенных и сострадающих. Она содрогалась, но не отворачивалась. Она не могла отвернуться. Её взгляд был прикован к безумному зрелищу разрушения. Госпожа Алоиза не посмела приблизиться к окну. Она лишь прошептала дочери с другого конца зала: — Уходи оттуда! Потом они начнут нападать на дома! — Я так не думаю, — ответила Флёр-де-Лис, почти не задумываясь над тем, что говорила. Показалась новая вспышка света — теперь огонь пробрался в собор. — Ты никогда не видела мятежа, и я не допущу, чтобы ты смотрела на него сейчас. Закрой ставни и иди в дальние комнаты, там безопасно. Флёр-де-Лис не отвечала. Народ продолжал ломиться в двери собора. Град камней, падавших сверху, прекратился; вокруг собора лежало множество тел. Один из факелов вспыхнул, и она смогла рассмотреть чью-то проломленную голову. Она закрыла глаза и вцепилась пальцами в задвижку окна, но отказывалась слушать увещевания матери. — Флёр-де-Лис! — Они заняты собором, — ответила она. — Они не придут за нами. Толпа зачаровывала её, и она не могла покинуть свой пост. Огонь начал струиться вниз по фасаду, заливая горгулью, будто сильный дождь, и капли падали на атакующих. Флёр-де-Лис обернулась, чтобы посмотреть, слышала ли мать крики, чувствовала ли запах горящей плоти, но мать ушла. Её одну оставили смотреть, как мир распадался на части. С ней не было даже служанки. Передо мной оживают муки ада, подумала Флёр-де-Лис. Люди вокруг собора корчились, словно проклятые души, терзаемые демоном огня и камня. Так ли выглядит поле боя? — гадала она. Значит, вот что видел Феб при осаде Бовэ? Жена солдата не должна отворачиваться, иначе она не будет примерной женой своему мужу. Несмотря на это дело с цыганкой, Флёр-де-Лис помолвлена с Фебом и не посмеет разорвать эту помолвку, ведь другой у неё может и не случиться. Она дочь солдата, и она будет женой солдата, и даже сотня цыганок этому не помешает. Ей следует быть хорошей солдатской женой, которая не шарахается ни от чего, а страшится лишь бесчестия. Цыганка была в соборе, она искала там убежища. Возможно, за ней и пришел народ — за ведьмой, приговоренной за убийство человека, который был еще жив. Зачем бы иначе мог народ напасть на дом Божий? Они не пришли бы сюда за невестой этого человека, ведь они знали недостаточно, чтобы увидеть то, что однажды видела она, то, что видели Феб и цыганка. Она — ведьма, которой понадобилась кровь королевского солдата, и она навела свои чары на Феба, говорила себе Флёр-де-Лис, веря в это лишь наполовину. Как говорила мать, нынче развелось множество ведьм. Можно ли смотреть на такие разрушения, видеть столько кровавых смертей, слышать столько воплей — и невредимой вернуться утром за пяльцы? После дела с цыганкой Флёр-де-Лис устала быть невредимой. Она должна была сделать ставку на Феба де Шатопера, потому что иначе ей грозила бы смерть заживо. Ей уже минуло двадцать, многие из ее знакомых уже успели стать матерями. Её собственная мать вышла замуж куда раньше, хотя ее брак долго был бесплодным и несчастливым — Флёр-де-Лис была золотым, долгожданным ребенком её средних лет, а не юности. Если столько времени нужно женщинам из её семейства, чтобы зачать и выносить здорового ребенка, то Флёр-де-Лис уже начинает с опозданием. И, поскольку Феба уже выбрали для неё, ни одной цыганке не будет дозволено встать на пути у того, чему суждено свершиться. Флёр-де-Лис смирилась с тем, что ей было суждено выйти за Феба, хотя он, быть может, предпочел бы цыганку, а она, быть может, предпочла бы более воспитанного мужа. Разорванная помолвка легла бы на нее чёрным пятном, оставив в рядах незамужних девиц, и она не чувствовала призвания к монашеству. Она не собиралась проживать свою жизнь вечно прикованной к матери, слушать упреки каждый раз, когда выглянет в мир через окно, всегда повторять себе, что нельзя завидовать этим толстым грубым женщинам из народа, которые таскают за собой своих ребятишек и во весь голос судачат обо всём и ни о чём. Они бедны, они плохо одеты, они безобразны, и мужья вовсе не обожают их. На самом деле и Феб вовсе не обожал ее. Она-то знала, каково это, когда тебя обожают, когда в каждом взгляде ты читаешь утешение и любовь. Ее отец был намного старше, чем мать, он был стариком, когда умер, вскоре после того, как Флёр-де-Лис исполнилось десять, и он обожал дитя своей старости. Его глаза всегда улыбались, когда он смотрел на неё, и когда он обнимал её, сила его рук заставляла забыть о его седой бороде. Вот что такое обожать. Когда Феб изволил бросать на неё взгляд, в его глазах была не любовь, а жажда. Так же смотрела на него цыганка, и Флёр-де-Лис понимала, что жажда — это, видимо, очень плохо, если это исходит от цыганки. Но цыганка, вероятно, больше знала о Фебе, чем могла сейчас знать Флёр-де-Лис, которую защищали, и обожали, и ограждали от жизненных познаний. В тех взглядах, которыми обменивались Феб и цыганка, было видно и это. Но Флёр-де-Лис уже помолвлена, и брак состоится, и однажды, возможно, она выучится тому, что они знают сейчас. Тогда всякая власть цыганки улетучится. Она же простая цыганка, а не настоящая ведьма; её власть заключена лишь в одном клочке знания, которым может обладать любая женщина. Флёр-де-Лис не уделит ей ни уважения, ни страха, подобающих истинной колдунье. Этой девушке не требуется быть ведьмой — она и так исполнена зла. Зло находилось внутри Феба, который обменивался взглядами, полными жажды, с той девушкой, которую сам приговорил к смерти, и Флёр-де-Лис подозревала, глядя на битву, развернувшуюся перед ней, что и внутри неё самой есть толика зла. Ей вдруг захотелось увидеть ведьму на костре, потому что лишь её смерть могла бы положить конец сомнениям, которые принесла с собой эта девушка. Флёр-де-Лис всегда знала, что Фебу не так уж хотелось жениться на ней — возможно, на ком бы то ни было — но цыганка выставила его сомнения на дневной свет, и их уже невозможно было отрицать. Смерть цыганки означала бы, что она никогда не смогла бы вернуться, чтобы удовлетворить свою жажду, насытиться Фебом, и все, что могло когда-нибудь смутить семейный мир Флёр-де-Лис и Феба, было бы их делом, а цыганка была бы ни при чём. Цыганка должна сгореть — так же, как Флёр-де-Лис должна закалить себя, чтобы стать женой солдата, если хочет сохранить себе мужа. Снаружи — нежная красавица, чтобы отвлекать его от казарм и завлекать в дом, а внутри у неё должна быть сталь, чтобы удерживать его на прямом пути, чтобы он продвигался к вершинам среди тех, кто служит королю. Цыганка сгорит, а Флёр-де-Лис научится быть благодарной за то, что эту женщину казнят из-за преступления, которого не было. Народ оставил в покое дверь, устоявшую под его ударами, где-то достали лестницу, и теперь люди карабкались вверх, к келье, чтобы сбросить цыганку вниз, чтобы разбить её о камни мостовой, как разбилось уже так много камней, чтобы её кости смешались с костями мертвецов. Но, когда первые из атакующих достигли высокой колоннады, монахи оттолкнули лестницу прочь. Она упала в сторону Флёр-де-Лис по длинной дуге, приземлившись почти ей под ноги. Флёр-де-Лис казалось, что она стала равнодушна к ударам и крикам, но сейчас она дрожала и плакала, отчаянный бой подступил к ней совсем близко. Она искала глазами цыганку — когда же та присоединится к тем обречённым, что сейчас внизу? Почему собор не выдаёт ведьму? Может быть, та раскаялась, когда оказалась внутри, и теперь Бог защищает её? Почему цыганская девчонка со своей учёной козой — ведь этот фокус с буквами был всего лишь фокусом, которому цыганка научила свою козу, чтобы завлечь Феба, а вовсе не колдовством — больше достойна жизни, чем сотня людей, лежащих здесь, мертвых и умирающих? Почему цыганская девчонка под защитой, а любимый отец Флёр-де-Лис остался умирать в муках? Когда цыганка окажется внизу? Зажглись новые факелы, и толпа закричала, собираясь повторить приступ. Вероятно, рядом с собором уже почти рассвело. Флёр-де-Лис все еще глядела, подбадривая про себя народ, который решился не давать ведьме спуску. Сейчас она была с ними, она желала ведьме смерти, и их поражения были её поражениями, но, пока они не отступались от битвы, она не отступалась от них. Люди лезли по фасаду собора, раскачиваясь, как пауки. Создания, способные на такие подвиги — можно ли было назвать их людьми? Или это были демоны в человеческом облике? Быть может, ведьма воззвала к сатане? Быть может, демоны должны были спасти её из заточения, разрушив храм Божий, чтобы освободить свою королеву? Нет, сказала себе Флёр-де-Лис, не повторяй глупых сказок вслед за служанками. Настоящую королеву демонов никогда бы не схватили, или она заколдовала бы весь суд, и её никогда бы не приговорили. Это цыганская девчонка с блохастой козой, выучившей три-четыре фокуса. Люди лезут наверх, чтобы забрать девчонку и отомстить монахам, и когда они сбросят её вниз, к своим погибшим, Флёр-де-Лис избавится от всех возможных заклятий. Когда приблизился грохот сапог, и Флёр-де-Лис поняла, что это королевские войска пришли подавлять мятеж, она повторяла про себя проклятия, которые слышала от толпы. Тысяча пап! Чтоб Вельзевул побрал этих солдат! Факелы падали на землю и выгорали, пока те, кто бросил их, убегали по темным улицам. Люди короля оповестили о своем прибытии, но трудно было различить их речь среди всеобщего шума. Тем, кто не успел убежать, преграждали путь верховые. Внезапно Флёр-де-Лис увидела, что она была не единственным молчаливым наблюдателем в ночи. По всей округе распахивались ставни и раздавались выстрелы мушкетов. Все больше и больше людей падали, зарубленные мечами и настигнутые пулями. Она никогда раньше не слышала, как стреляет мушкет, не видела вспышек огня и взрывов пороха, не знала, что человека можно зарубить так быстро — и он даже не разглядит, кто на него напал. Действительно, будто какое-то колдовство защищало ведьму и губило народ, искавший справедливости. Перед новой угрозой те, кто остался сражаться с солдатами, бежали во тьму вслед за своими товарищами. Вокруг собора лежало множество мертвых и раненых, их очертания были размыты среди дыма от догорающих факелов и от выстрелов из окон. В свете самого яркого факела, прежде чем солдаты ушли, Флёр-де-Лис увидела, что в толпе были люди всех возрастов и обоих полов. Мертвые женщины лежали у неё под окном, рядом лежали дети, зарубленные солдатами. Такими, как Феб. Человек, сопровождавший солдат, взял факел и подошел к огромной двери. Рядом с ним шёл какой-то военный. В свете факелов Флёр-де-Лис узнала своего наречённого. Феб убивал детей у нее на глазах, разгонял народ, собиравшийся лишить цыганку убежища. Он мог бы прийти в суд и объявить, что он не умер, если бы хотел спасти ведьму, но он был слишком труслив, чтобы показываться на виду — капитан, втянутый в темное дело. Может быть, тогда бы Флёр-де-Лис приветствовала его, несмотря на те взгляды, которыми он обменивался с цыганкой — ведь это доказало бы, что Феб человек чести. Но он отпустил цыганку на смерть, и вот почему цыганка должна была умереть этой ночью. У Феба не было чести, не было стального хребта, подобающего солдату, и если бы цыганка выжила, её жажда стала бы для него вечным искушением. Если Феб не решился рассказать правду, тогда эту правду нужно было затолкать подальше в прошлое, чтобы никогда не возвращалась. Но этой ночью во главе своих войск он поддержал тех, кто защищал убежище, и лишил свою будущую жену покоя — или отмщения — которого она заслуживала. Он лишил её отмщения, когда убивал детей прямо у неё перед глазами, когда проливал кровь женщин прямо у неё под окном. Флёр-де-Лис вытерла слёзы. Она будет его женой; он служит королю; её притязания ничего не значат, если король Людовик приказал ему подавить мятеж. Вооруженный народ — это всегда мятеж, даже если этой ночью они не требовали ничего, кроме справедливости. У Феба была лишь одна возможность: повиноваться своему королю. Жена солдата не может оспаривать его долг. Женщины из Бовэ с радостью отдали бы себя на растерзание бургундцам, ведь они исполнили свой долг. Флёр-де-Лис должна поступить, как женщины из Бовэ — встать рядом с мужем, если прикажут, и охотно разделить его позор, если это необходимо. Женщины из народа, которых Феб только что убивал, совершали то же самое, и, хотя Флёр-де-Лис так долго чувствовала себя частью толпы, она знала, что все это — ночные иллюзии. Она стоит выше их и должна перешагнуть через их низменный пример. Женщина благородного сословия не может быть заодно со всяким сбродом. Она будет стоять за то, что прикажет король Людовик. На ней лежит долг перед её мужем и её королем, а не перед её собственным сердцем, и она исполнит свой долг. Феб и тот, другой, долго находились внутри собора, пока остальные солдаты сбрасывали тела в телеги, пригнанные для этой цели. Они поскорее убирали следы этой чудовищной ночи, чтобы только соседи и родственники умерших знали о той эпической битве, которая шла посреди Парижа. Раненых, еще кричавших, тоже убирали, их тела и души присоединялись к мертвецам в телегах. Они были мятежниками, а мятежников следует казнить. Феб и другой человек выбежали из собора еще до того, как всё успели расчистить. — Рассредоточиться! Начинайте с мостов! — крикнул Феб своим верховым, и те поскакали к мосту Богоматери. Должно быть, цыганке каким-то образом удалось бежать, ведь эти люди кого-то преследовали после того, как долго пробыли в церкви. Убежище не было нарушено, но цыганка бежала по собственной воле. Теперь ее могут повесить, если найдут, думала Флёр-де-Лис, и Феб возглавляет погоню. Кто он сейчас — ее поклонник, который отвлекает всех от своей любовницы, или честный служитель закона, который стремится разыскать ведьму и представить ее перед судом? Флёр-де-Лис не знала этого, и ее сердце уже не предвкушало казнь цыганки. Почему именно Феб этой ночью получил приказ служить закону? Он единственный, кому не удалось бы в этом деле повиноваться лишь чувству долга. Если бы солдат вёл кто-то чужой, Флёр-де-Лис могла бы ещё сочувствовать их погоне, но Феб слишком крепко был связан с цыганкой. Его так волновал её жаждущий взгляд, и Флёр-де-Лис желала цыганке смерти, но только не от руки Феба. Ведь он не был человеком чести, он сделал бы это не по велению долга, как подобает солдату короля, а ради личного облегчения, и он уже успел проявить трусость, в то время как цыганка пыталась совершить хоть что-то порядочное. Флёр-де-Лис усталым движением прикрыла ставни и вернулась в постель. Ведьма исчезла, но не погибла. Остатки иллюзий, которые питала Флёр-де-Лис — тоже. Будут ещё в жизни осады Бовэ, ведь война никогда по-настоящему не кончается, она лишь на время останавливается. И Флёр-де-Лис должна быть для мужа поддержкой, а не обузой, способной лишь висеть у него на шее и хныкать. А кем же была она? — думала Флёр-де-Лис. Даже когда Феба ранили, она знала, что не должна плакать над простой солдатской раной, но чувствовала такое облегчение — и не сдержала глупых слёз. Потом она думала, что слёзы ее высохли навсегда, когда поняла, что рану нанесла цыганка со своим проклятым кинжалом, а не какой-то противник на забытой дуэли. Флёр-де-Лис боялась, что никогда не сможет больше заснуть, что ей вечно будут видеться раздробленные черепа и слышаться женские вопли, но она не привыкла к ночным бдениям и все же забылась глубоким сном. Когда она наконец появилась из своей комнаты, уже был день, и мать отчитала ее, как девочку – а ведь знала, что Флёр-де-Лис больше не была девочкой. — Когда ты легла спать? Я не знаю, как ты могла это выносить! Ты не должна рассказывать Фебу о том, что провела эту ночь на ногах. — Почему? — с вызовом спросила Флёр-де-Лис. — Отчего я не должна была проводить ночь на ногах? Может быть, я должна была выйти на улицу вместе с другими женщинами, как в Бовэ. — Не глупи, моя милая. Госпожа Алоиза уже увидела, что вокруг собора все снова чисто, и, подобно королю, собиралась оставить это грязное дело в прошлом: ведь не годится, чтобы такое случалось с соборами, и тем более — вблизи от домов порядочных семейств. — В Бовэ были женщины из народа, и они следовали приказам, которые отдали им в отчаянную минуту мужчины и генерал короля. А это был небольшой мятеж, и мы достаточно умны, чтобы не вмешиваться, когда народ закусит удила. — Там были и солдаты короля. Феб де Шатопер возглавлял их. — Девочка моя, следи за своими словами. Ты здесь еще не хозяйка и сама не понимаешь, что творишь. Мужчине благородного сословия можно приказать все, что будет угодно королю. Женщина благородного сословия должна сидеть дома, не ведая о делах солдат, чтобы сохранить тихое и благопристойное место для отдыха мужчины. Твой отец никогда не позволял нам смотреть на такие ужасы. Он защищал нас, это был его долг. Что бы ты там ни увидела, это не доведёт тебя до добра. И прошу тебя, отойди от окна! Ты всегда проводила слишком много времени, глядя на людей — видишь, куда это тебя привело? — Да, — бесстрастным голосом ответила Флёр-де-Лис, — я точно знаю, куда это меня привело. Она помолвлена с солдатом. Достаточно громкое имя, но не лучшая родословная, красивое лицо, но никаких манер, и ни тени врожденного благородства. Если бы Флёр-де-Лис никогда не подходила к окну, она не увидела бы даже цыганку, ей не пришлось бы увидеть, что за человек ее наречённый на самом деле. Нет, ей не позволили бы увидеть, каков ее наречённый, пока он не застиг бы ее врасплох, уже свою жену, каким-нибудь новым предательством. В эту ночь она не узнала ничего нового: ни о том, что за жизнь была у неё впереди, ни о чести своего будущего мужа. Проводить дни у окна всегда было поучительнее, чем могла подумать её мать. — Я не удивлюсь, если ты никогда больше не сможешь заснуть, и это будет тебе уроком. Ни с кем и никогда ты не должна говорить об этой ночи. — Да, матушка. Я понимаю. Феб действительно нанес им визит в тот же день, и выглядел не более усталым, чем обычно. Флёр-де-Лис подумала, что Фебу привычны ночные похождения, раз он прошел через ночную битву невредимым. — Должно быть, у вас, дамы, была нелёгкая ночь. — О, Феб, вы даже не представляете! — пожаловалась госпожа Алоиза. — Столько шума, в такой час, а в доме одни женщины. Мы были насмерть перепуганы. Флёр-де-Лис хранила молчание, ее взгляд был сосредоточен на гроте Нептуна. Когда Фебу наскучили жалобы госпожи Алоизы, он подвинулся и взглянул через плечо Флёр-де-Лис: — А у вас тоже была нелёгкая ночь? Она подняла глаза и, как обычно, не увидела в его лице нежности. — Я не так привычна к поздним ночам, как, вероятно, привычны вы, — сухо ответила Флёр-де-Лис, стараясь говорить тише, чтобы не услышала мать, и отложила пяльцы. — Мне нужно подышать свежим воздухом. Вы подойдёте со мной к окну, кузен Феб? — Вечно у окна, — пожаловалась мать. — Мне нужен свежий воздух, — твердо повторила Флёр-де-Лис. Окрестности собора уже обрели привычный вид, но темные полосы на фасаде невозможно было скрыть. Феб снова обвил рукой её талию, и снова она выскользнула из объятия. — Только не при матери, — твёрдо сказала она. — Будет достаточно времени после свадьбы. Из-за чего был мятеж? — спросила она, пытаясь, чтобы её голос звучал беспечно, лишь с легким интересом: ведь это же случилось прямо у неё под окнами. — Цыганка воспользовалась правом убежища, как вы, наверное, помните, — Феб внезапно смутился, будто забыл, почему Флёр-де-Лис должна хорошо помнить, что там случилось с этой цыганкой. Потом он заговорил дальше, будто рванулся в галоп. — Видно, народ решил, что пора её повесить — никто ведь из них не знал, что сегодня суд распорядился отменить право убежища. Цыганка в суматохе ускользнула, но мы поймали ее, прямо на Гревской площади. — Она мертва? — спросила Флёр-де-Лис, не в силах скрыть удовлетворение. Бог оказался добрым и положил конец этому делу. Плохо было, что погоня Феба завершилась успехом, зато с этим делом было покончено. Если бы не собралась толпа, если бы никакой битвы не было, а право убежища было бы нарушено по приказу суда, все это оказалось бы слишком чистым. Флёр-де-Лис вовсе не радовалась тому, что увидела столько людей, погибших ужасной смертью, но радовалась, что больше она не наивное дитя, неспособное стать женой человека, который будет назван её мужем. — Действительно мертва? — Да. Повешена на рассвете под присмотром самого Тристана-Отшельника. — Тогда все кончено. Вы не станете больше думать о ней, и мы не станем больше говорить о ней, — твёрдо сказала Флёр-де-Лис. Феба явно удивил такой приказ, но он охотно смирился. Ведь это приключение не делало ему чести даже до того, как он попался, а его глупое смущение еще можно было бы использовать. — Мы уже слишком долго откладывали свадьбу, — добавила она. — Я не могу ждать еще три месяца. Свадьба должна состояться к концу лета. Думаю, для нас обоих это будет предпочтительнее. — Да, да, конечно, — пробормотал Феб. — Вы не добьетесь ничего хорошего, если снова свяжетесь с какой-нибудь цыганской ведьмой. С этих пор ваши дела и мои дела будут единым целым. Этот дом будет принадлежать вам, моему мужу, как и владения моего отца. Я вношу в семью больший вклад, чем вы. И вы должны предоставить мне попечение о своих интересах, — убедительно проговорила Флёр-де-Лис. — Таким будет для вас выкуп за невесту. — Но это довольно трудно, — пожаловался Феб. — Это внушила вам мать? — Моя мать ничего не знает о том, что я говорю, как и о том, что чуть не произошло между нами. Я не знаю доподлинно, что случилось из-за этой цыганки, но был суд, была казнь, и вас явно смущает, что вы в этом замешаны. Это слишком мелкая и низменная история для офицера на службе короля, особенно если из-за нее поднялся мятеж среди народа. — Внезапно Флёр-де-Лис ясно осознала положение дел. — Это могло бы выглядеть почти изменой, если бы какой-нибудь недоброжелатель изобразил вас причиной мятежа, чтобы выставить в дурном свете перед королём. Поскольку я стану вашей женой, я хочу сделать все возможное ради нас и ради наших будущих детей. Возможно, на первых порах я могу совершить неверный шаг, ведь меня не учили военному делу, но вы не соблюдали свои интересы и тогда, когда у вас не было жены. Ничего подобного больше не случится, если вы позволите мне взять ваши дела в свои руки. Флёр-де-Лис ничего ему не приказывала. Она не проявляла ни суровости, ни жестокости. Она убеждала его со всем возможным очарованием: ведь чтобы стать хозяйкой своей судьбы и отцовского дома, Флёр-де-Лис должна была вести себя вежливо и тактично, а уж потом при случае пустить в ход сталь. Смущение — или осознание, что он действительно не способен сам вести свои дела — заставило Феба согласиться с ней. Никогда больше они не говорили о цыганке: ни когда они поженились, ни когда родился их первый сын, почти через год после свадьбы, ни когда Феб отбыл в Италию, где снова начались войны, не успело остыть тело Людовика. Флёр-де-Лис де Шатопер была хозяйкой в доме около собора Парижской богоматери, хозяйкой в небольшом поместье своего мужа и ненамного большем поместье своего отца, хозяйкой в делах своего мужа. Она давала приемы и балы, стараясь, чтобы ею восхищались. Феб получил от нее приказ сделаться незаменимым командиром и отличиться в бою при первой же возможности. — Я предпочитаю, чтобы ты возвращался домой со шрамами, — настаивала она. — Тогда я буду знать, что ты вёл себя храбро, и стану гордиться тобой. И Феб повиновался. Он не знал, каким образом, но она оказалась права, когда просила его предоставить ей ведение своих дел. А Флёр-де-Лис вспоминала битву за цыганку после каждой победы и каждого поражения. Ведь той бессонной ночью она заслужила право и возможность распоряжаться своей судьбой.

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

WTF Victor Hugo 2015: тексты G-PG-13, миди

Название: Игра в кивер Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: миди (4538 слов) Пейринг/Персонажи: Жан Вальжан, Жавер, Бове, студенты-революционеры, падшие женщины и пр. Категория: (спойлер) джен, конечно же... Жанр: драма (для участников ее) Рейтинг: PG-13 Предупреждения: (спойлер) жестокость и насилие Краткое содержание: При подготовке к публикации личных архивов В. Гюго был обнаружен черновик отвергнутой концовки главы о революции с нежданным и эпическим сюжетным поворотом. Рукопись издается в первоначальном виде, сопровожденная лишь примечаниями редактора в особенно искусных местах стиля. Примечание: Вальжан, инспектор и Бове заимствованы из фильма Les Misérables (1998), студенты же - из киномюзикла Les Misérables (2012). Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Игра в кивер" *** Глава I Борец Борец был озадачен. Пристроившись вблизи столба, охваченного дюжиной колец бечевки, — и запустив большую пятерню в мещанскую, приглаженную шевелюру, бывший каторжник, — бывший же мэр, ложный отец Козетты Фошлеван и мнимый Фошлеван, — словом, Вальжан, пробравшийся в штаб революции по теплому следу из трупов, — предался размышлениям. Крепкий и задубелый от непререкаемой моральности лоб Геркулеса в сюртуке парижских мод, — Антея, поднятого над землей дланью сомнений, — наконец, Эдипа, лениво разгоняющего лавровой ветвью сфинксов, — тот самый лоб, принадлежащий Жану, рассекла морщина: философски вздулись ноздри, метнулась кверху бровь и щелкнули костяшки пальцев, сдавленных мыслителем в кулак. Кругом сновали юноши, стенали раненые, раздавались призывы, лозунги и матерщина, — впрочем, и пéкло уличных боев не смело сдвинуть с места монументальный памятник, срамящий пороки общества: члены Вальжана [руки и ноги — прим. ред.] были неподвижны, плечи ссутулены, поникла голова, — со стороны казалось, будто бы в таверну, где проходила революция, забрел не обитатель дома номер семь по улице Вооруженного человека, а слон Наполеона, стряхнувший с себя сирот и усевшийся на площади, дабы занять чело раздумьем о народных судьбах. Прошло немного времени. По-прежнему гремела речь, хлестала брань, смыкались стройные ряды студенчества, однако суета сует не взбудоражила сидячий обелиск. Отшельник среди буйства юности, — почтенный пень при дышащих весною саженцах, — одно слово, Вальжан, — осматривался острым, орлиным взором, изготовившись запустить когти в печень драматической загадки. Слон, заключенный в нем силой метафоры, мрачнел, натужился и хмурился: хобот, желающий дудеть зов озарения, был вынужден опочивать в соседстве бивней, пока стремнина мыслей разбивалась о суровые пороги. По сути говоря, Вальжан бездействовал, — в тот час, когда для революции на баррикадах сгодилась бы любая, захудалая ли, помощь: приблизив оба кулака к глазам, луч света посреди клоаки [столицы Франции в художественном видении В. Г. — прим. ред.] прилежно их прочистил, вслед за чем помял и повертел фуражку, спавшую с недостойной головы, которая немногим позже войдет в сюжет, — и вновь оцепенел. Прошло еще немного. Скрипнула и распахнулась дверь кухни, выпустив самодовольного вида юнца, бесспорно, бывшего под мухой: в одном кармане у него лежали пистолеты, в другом початая бутылка десертного вина, в третьем платок, в четвертом два билета на балет «Зефир и Флора». В пятом кармане было пусто: слегка пошатываясь и теряя рукав каррика, плод юной поросли двинулся к лестнице, где двое часовых азартно ускоряли триумф восстания игрою в карты — первый ходил с десятки треф, его соперник чертыхнулся и хлопнул по ступеньке бубной. — Приветствую! — воскликнул почитатель искусства и вина, приблизившись к играющим. — Ты кто такой? — Я Мариус! — Пошел ты!.. Мариус пошел. Каррик, слетевший, наконец, с его плеча, покорно волочился за хозяином, будто бы пес, лакавший вместе с ним спиртное. Слон проследил за моськой [Вальжан внимательно пронаблюдал за Мариусом — прим. ред.]: потухший взгляд немного оживили пистолеты, однако возвращать оружие вместе с юнцом, побредшим к баррикадам, уж было не с руки. Сфинксы вновь окружили утомленного Эдипа, — Антей крепчал острым отчаяньем, а Геркулес сбивал несносных птиц, бомбардирующих его пометом, — изъясняясь кратко, Жан погрузился в плен все прежних дум. …С тех пор, как удалился Понмерси, прошло совсем чуть-чуть, и ничего не изменилось, — только муха, раньше витавшая над ранеными, села на лицо той головы, которая упоминалась выше. Подергивая крыльцами и отирая лапки, нахалка прогулялась вдоль левой ноздри и с любопытством заглянула в правую: другой бы поспешил прогнать ее — или с концом пришлепнуть, но руки гадкого шпиона [Жавер — прим. ред.] были накрепко связаны, а ноги стянуты, — сиречь, бечевка обмотала весь его торс, едва не доходя до шеи, которую оставили, чтобы не придушить добычу революции. Шпион терпел, давясь негодованием до той поры, пока не бросил даже думать, что настойчивая муха вдруг протрезвеет и уйдет: сдавшись — и непременно опустив бы руки, если бы мог, — он громко и отчаянно чихнул, посредством этого достигнув трех целей. Первая: муха была испугана и улетела прочь, жужжа. Вторая: с него сползло кольцо бечевки, которое он, изловчившись, прижал спиной к столбу. Третья: Вальжан, сбитый им с мысли, поборол оцепенение, тряхнул отяжелелой головой и обратился к нему с речью — — Жавер!.. [инспектор полиции, враг Ж. Вальжана и В. Г. — прим. ред.] Вы хоть бы совесть знали, раз уж не знаком вам ум! Да с вами рядом сидеть стыдно — спать стыдно и стоять! Стонать и умирать! Вы оглядите кабачок вашим циклопским глазом правосудия: все трудятся, сражаются, отдают жизнь, — а вы! Вы почему им не поможете?.. Слова Вальжана отразились в пяти событиях, которые исправно отмечало внимание выпускника тулонской исправительной колонии. Глава II Пять событий Все началось с самого верха лестницы. Сердце восстания располагалось в зале второго этажа, где уж не первый час, — может, и день, — вершились судьбы революции, о чем немногим завсегдатаям штабного кабака было известно по топоту вождей, треску нехитрой мебели и звону юных голосов, ведущих беспрестанные дебаты. Чуткое ухо слушателя, окажись подобный близ гнезда бунтарских шершней, непременно бы отметило, что наиболее часто встречаемые в лексиконе студенчества слова и выражения — помимо вдохновенной брани — касались нескончаемых упоминаний «франков» и сопряженных с ними числительных. Суп революции бурлил без устали до того самого момента, когда зычный и грозный рык, слетевший с уст медведя, пробужденного от спячки нравственности [Вальжана — прим. ред.], упрекнул в бездействии пленного шпика. Первое событие — крышка кастрюли с супом [место заседания революционеров — прим. ред.] распахнулась, опенив [вероятно, залив пеной — прим. ред.] площадку лестницы стремительным исходом брата по оружию. Беглец был облачен в черный жилет и белую рубашку, — лицо же, обрамленное бесформенными кудрями, было измождено тревогой за отчизну, пьянством и бессонницей. — Да-да, товарищи! На смертный бой!.. — воскликнул юноша, бессильно ухватившись за деревянный поручень и выхватив невесть откуда республиканский флаг. Узрев явление юнца, Вальжан воспрянул духом и телесами — лапа сомнений была извергнута изо рта жителя берлоги [дома номер семь — прим. ред.], готового рвать и метать за новый, лучший мир, однако поспешило стрястись событие второе: вслед за сбежавшим супом бунта ринулась ложка реакции — ей был представлен Анжольрас, бесстрашный и не знающий предела вдохновитель общественных подъемов. Обняв сбежавшего за плечи и окатив его лавиной пылких увещеваний, вождь настойчиво направил патриота в штаб-зал: изловленный страдал и порывался вновь призывать на героизм и смерть, однако правая рука вождя была крепка, а левая тотчас же погрузилась в карман соседских брюк и принялась вносить в него купюры. Незамедлительно случилось событье третье и четвертое: раненый, возлежащий близ двери на кухню, чуть приподнялся на локте и, фыркнув с осуждением, вновь обмакнул кровавые бинты в обломленный винный сосуд, — к тому же, от призывов пробудилось двое мертвых, угрюмо оглядевших лестницу и начавших вести туманный спор, попутно нечто пересчитывая. Наконец, пятое — и ускользнувшее от глаза Жана, но не укрытое от взора связанного шпика: крики и разбирательства невольно притянули к окну таверны нескольких борцов, доселе обретавшихся на баррикадах, — один из них в недоумении почесывал щетинистую щеку, оставив в стороне рогулину с натянутыми на рога вражьими киверами, — второй, протиснувшись в окно, жадно оглядывал кабак, держа в руке мяч для игры, покрашенный в ядро от пушки. Глава III Вопрос — Да что с вами не так?.. — провозгласил Вальжан, с равным и беспощадным осуждением оглядывая и живых, и мертвых. — А вы, Жавер! Стоите и молчите, будто истукан-оборвыш в этом вашем платье [одежде, костюме — прим. ред.]! Что нос воротите — могли бы и послушать! Прикрыли фиговым листком закона внутреннюю пустоту! Смотрю на вас и чувствую сплошное отторжение! Стыдно, Жавер: а еще именуетесь гордым потомством каторжника! Не было среди нас таких, способных породить такое! Все были честными преступниками!.. Вдогонку обличающим словам колосс безжалостного дидактизма пнул ногою столб. Еще одно кольцо бечевки несвоевременно оставило плечи инспектора, — к тому же, прядь черных волос некстати пала поперек его лица. Жавер поморщился с холодной утомленностью и попытался сдуть прочь прядь, что, кажется, тем больше распалило обличителя. — Сил моих нет с вами бороться! — пояснил Вальжан, отшвырнув кепку и грозно наплевав ей вслед. — Какой из вас шпион?.. Какой без мяса подается для отверженных Парижа благотворительный бульон! Думали наступить пятой на горло революции — ан нет, она сама вам перемоет кости! Цвет молодежи вас слушать не будет — он своим занят, да таким, о чем вы отродясь не ведали: а я, например, знал! Знал потому, что вы на каторге лишь родились, — всем, кажется, назло! — а я, простите, всякого видал! Вам разъяснить, о чем я? О борьбе против системы! Вам это чувство незнакомо — плюнуть в надзирателя, пока не смотрит, и подставить ему подножку, чтобы упал и череп проломил! А вы по-прежнему стоите на страже тирании — у блюдца префектуры, куда вам господин префект сует огрызки и ошметки! Хотя бы редингот надели вместо смехотворного тряпья! Тоже мне конспирация — диваном бы еще переоделись! Абажуром! Хотя куда вам — годы уж не те и персоналия не та, которая меня судила в личине мэра глупо и бездумно! Вы озаботьтесь тем, как вам последние клыки не обломать о мою шкуру в два пальца толщиной! Нет, не добьетесь для себя пощады, если немедленно не отдадите жизнь во благо революции! Опять молчите?.. И молчите все! Что вы за люди?.. На этот колкий и проникновенный выпад каждый откликнулся по-своему, в меру отсутствующих совести, ума и прочих важных добродетелей. Жавер лишь ненамного изменился в лице, сделав его не утомленным, а излишне утомленным, и снова взялся дуть на прядь, — мертвые напряглись, притихли и следили за оратором опасливо, — раненый вздернул бровь, закатил очи и выжал тряпку надо ртом, — герои баррикад хихикали и тыкали в таверну пальцами, напомнив действующих лиц басней Эзопа, — картежники не прекращали игру в карты, — Анжольрас, бесстрашный страж невинности задумки революции, подслушивал у приоткрытой двери зала, что говорит приставший к ним месье, поскрипывая молодыми, крепкими зубами и все душа порыв к иной, возможно, менее благопристойной с ним беседе. Загадочная тайна, пробудившая подобный отклик в марионетках бунта, — вне, разумеется, Вальжана и, частью, персоналии с темной кудрявой головой, — была известна также: солдатам, окопавшимся за два квартала от баррикадников и ближе к ним не подходившим; далее, префекту, нескольким министрам, журналистам; и, наконец, главе державы Франции, чье одобрение, благоволение и поощрение из государственной казны питало пылкие сердца и юные желудки. Революция была ненастоящей. Глава IV Вопреки всему Вальжан был недоволен. Идя на баррикады за блудным Мариусом, но расхотев с ним знаться по дороге, колосс возмездия на глиняных ногах навязчивого гуманизма готов был рухнуть, придавив собою малодушие борцов, не торопившихся приблизить рассвет свободы смертью и увечьями. Отчаявшись пробить медные лбы студентов дланью вразумления, Жан устремил боль разочарования и ярость на Жавера, подпортившего бывшему тулонцу с галлон хорошей крови, нервы, печень, гармонию души: вот и сейчас враг в жалкой маскировке, наверняка отбитой у задержанных парижских нищих, и не думал отвечать на громкие воззвания и редкие пинки, будившие в столбе мерную дрожь. Устав бороться с непоборным [не подлежащим «поборению» — прим. ред.], Жан выхватил большой кухонный нож, которым обзавелся на кухне дома [номер семь по улице Вооруженного человека — прим. ред.] немногим ранее, и заявил: — Вы как хотите, — обращаясь к умершим, — а правосудие необходимо отправлять! Жоли и Баорель молчали, — раненый Прувер брезгливо фыркнул, — а Курфейрак, раньше ходивший с бубен, побил Фейи тузом червей. — На тот свет отправлять! — гаркнул Вальжан для пояснения, схватив Жавера за грязный ворот и как следует его рванув, да так, что оторвав и даже этого не замечав [sic — прим. ред.]. — Ну и катитесь все! — раздался голос, принадлежащий Комбеферу. — Молчать! — откликнулся инспектор. — Тихо мне! — взревел Вальжан. — Господа, право же!.. — Уймитесь!.. Откуда говорил грубый студент, осталось неизвестным, — достаточно отметить то, что дверь штаб-зала распахнулась, вновь выпуская Анжольраса, сбитого скандалами и криками с подсчетов сумм. Вальжан, приняв за годную монету совет убраться прочь, вобрал побольше воздуху в крепкие легкие и полоснул ножом путы, объявшие Жавера: натуга улетучилась зазря — бечевка, будучи привязанной на «бантик» одним из баррикадных воинов, спала с инспектора, словно бы дохлый уж [не междометие — прим. ред.]. — Жавер, ну что же вы! — воскликнул Жан, прикрыв лицо ладонью. — Вы даже привязать себя не можете! И срам, и стыд!.. Инспектор оставался непоколебим и, с вычетом недавнего «молчать!», ничего более не произнес. Участливый сторонний посетитель кабачка, случись ему видеть Жавера, не преминул бы ужаснуться или же сочувствовать, — имея либо не имея вкус в литературе соответственно, — виду инспектора, во многом сходному с мифическими нищими Парижа, которых Жан успел произвести в источники обносков. Лицо служителя правопорядка было привычно строгим, хоть и бледным: глаза его были прикрыты, но пытались изредка метать в мир молнии, — руки и ноги [члены — прим. ред.] онемели и потому при всем желании не оказали бы сопротивление Вальжану, — впрочем, желаний не было, так как стоять в таверне было нужно до конца бунтарских начинаний, то есть, еще двенадцать или около того часов с положенным пятиминутным перерывом на еду, отдых и прочее. Сколько уже стоял Жавер примотанным к столбу, известно было лишь префекту, ибо студенты не помыслили считать, да и Вальжан о состоянии плененного ничуть не пекся, охватив петлей шею инспектора и долгожданно потянув. Чем кончится затея, было ясно каждому, кто ознакомился с наукой физикой: Жавер, доселе опиравшийся о столб, не мог пойти вслед за Вальжаном и рухнул на пол, свидевшись с ним носом. — Ну вот еще! — прилюдно сокрушился Жан, в сердцах хлестнув инспектора концом бечевки. — Вы чего здесь разлеглись?.. Жавер молчал — и хорошо, что поступал подобным образом, так как из носа у него бежала кровь и было неприятно. — Э-э, гражданин! — незамедлительно вступился за шпика Анжольрас. — Вы, я прошу простить, куда волочите добычу революции?.. — У нас с ним старый счет, — сурово процедил Вальжан, сгребая жертву в титаничную охапку и увлекая прочь. — Большой счет. Не мешайте правосудию. — Любезный: правосудие у вас в руках! — И правильно! В моих руках и должно быть! — Позвольте, — почему?.. — Я Жан Вальжан! Не дожидаясь нового вопроса, неумолимого и неизбежного, медведь слонового стратега [?.. — прим. ред.] вынес инспектора из бунтовского кабака. Глава V Возмездие Вдоль баррикад стояли уличные девы, раскрашенные и готовые к труду. Вальжан был выше их, душевно и по росту, и сделал вид, что его девы не касаются, хотя одна и попыталась его игриво подцепить. Справа от дев ходил д’Эгле с рогулиной, изображая вражеских бойцов; рабочий, которого все звали не по имени, а «ты!», «эй, ты!», — и с коим братство Азбуки [студенты-революционеры — прим. ред.] неделей раньше заключило союз сердца, — подбрасывал вверх мяч, сроднившийся с ядром; девицы же, пронюхав, что у братства водились франки, сами стекались в бунтовской квартал за выгодой и к облегчению властей. Жан, впрочем, не был облегчен, так как был обречен тянуть за собой ношу, которая с трудом и нежеланием шагала вслед, роняя обильный кровь-пунктир на землю и руины мебели, остатки недоеденной еды и прочее: Жавер, подкошенный падением в пучины [как считал Вальжан — прим. ред.] безнравственности, твердолобости и пошлости, болезненно держался за нос и без особых вдохновений [возможно, игра слов — прим. ред.] старался утереть кровь рукавом, но дергалась бечевка и начинание тут же душилось, ибо приходилось спешно оттягивать петлю. — Инспектор! — хохоча, кричали падшие девицы, ответившие на патриотичный денежный зов. — Вы обещали нас проинспектировать дубинкой!.. — Не сейчас, шлюхи! — строго уведомил их пленник. — На следующей смене! — Хорошо, милок! Не забывай о нас!.. Лицо Жавера вытянулось еще на один дюйм от недовольства, нараставшего на кислом фасаде правосудия среди немногих пятен пороха и грязи, которые Бове [образ из будущего — прим. ред.] нанес на шефа, чтобы тот не оказался черной вороной в кепке посреди студентов, горожан и прочих, приравненных по жажде легкой наживы к труженицам улиц. Вальжан, ведущий его к месту казни, все дулся и сопел: шум, исходящий из обеих ноздрей экс-каторжника, походил на шелест воды в скалистом гроте, близ которого из колыбели морской пены готовилась явиться не Венера, а, уж скорее, темная богиня Кали, чье имя Жавер помнил из недавних причитаний индуса, схваченного вместе с дудкой и змеей. Змея бежала в тот же вечер, коварным образом протиснувшись сквозь прутья на решетке, — пришлось гоняться за ней по всему участку, рубить, давить и поносить, а заключенный в это время весело дудел, — но память о позавчерашних победах над преступностью ничуть не согревала полицейское нутро. Опаска за судьбу высокой миссии и гнев на недалекого [как счел Жавер — прим. ред.] Вальжана мешали жить и мыслить, подмечать и наблюдать, — что было жизненно необходимо, так как студенты сняли крышки с ходов канализации и невесть что над ними совершили [также возможна игра слов — прим. ред.]. Стреноженный, саднящий носом, страж порядка словил мгновенье шейного покоя и потянулся к груди [не падших дев — прим. ред.], однако жест не возымел порочных [прочных? — прим. ред.] связей ни с возможной клятвой, ни с отшатнувшимся здоровьем [sic — прим. ред.], хотя последнее держалось в его теле-еле-еле [также sic] по милости врага всей жизни [Ж. Вальжана — прим. ред.]. Столп правосудия тревожило иное, — суровый же и многолетний опыт борьбы с неуловимым каторжником по горло убедил инспектора: сопротивляться бесполезно, жаловаться тщетно, забыть и отрешиться не дадут. Касаясь тайного, с прорехою, кармана в маскировочном тряпье, Жавер казался непоколебимым — и сомнительным, внушающим величие — и жалость, грусть — и веселье, беспокойство — и спокойствие [?.. — прим. ред.]: все было в нем прозрачно — и туманно, включая взгляд, невольно упустивший ничтожную, но роковую перемену в рядах восставших. Дети революции томились от тоски. Д’Эгле больше не находил услады в изящных взмахах киверами — не радовали юного бунтовщика и перезвоны карманных су. Его собрат, рабочий, заскучал от непрерывного сидения на баррикадном стуле, сначала поплевав себе под ноги, после ругнувшись, потянувшись, хрустнув хрящом — и вознамерившись подбросить мяч, окрашенный боеприпасом, чтобы потом словить. Вышло лишь первое — второе не срослось с возможностью особы, чуть раньше подвизавшейся на кухне, но выдворенной Анжольрасом за растрату винных наделов вместе с Понмерси: ругнувшись громче и напористей, трудящийся угрюмо проследил за тем, как мяч, скача, будто ошпаренный, пронесся мимо уличных девиц и, наконец, окончил свой каток [путь, траекторию — прим. ред.] вблизи инспектора. — Эй, уважаемый! Подайте-ка ядро! — бесхитростно потребовал рабочий, будучи темным и необразованным, как полагается вершителю народных бунтов, и отвергая все протесты, нашептанные рогуленосцем [д’Эгле — прим. ред.]. Жавер смотрел на мяч. Тяжелое, немыслимое противоречие терзало камеру его груди, гремя цепями скорого оцепенения за прочной решеткой ребер. Пред ним был мяч — и все же, устрашающим словесным вывертом, мяч стал ядром: подать просили лишь последнее, — что же случится, если, поддаваясь на софизмы, он сделает не то?.. [Следующие шесть страниц рукописи, помеченные в каталоге В. Г. «Жавер, Харибда, Сцилла», в окончательной редакции отсутствуют — прим. ред.] — …Жавер [страница семь — прим. ред.]! — провозгласил Вальжан, дернув веревку так, что оборвал ей мысль инспектора и породил сиплые хрипы. — Я с вами поседею раньше свадьбы с Мариусом [Козетты Фошлеван — прим. ред.]! Право же, можно было бы сложить и два плюс два, — раз дважды три вам недоступно! Ну-ка верните им игрушку! Наподдайте чуток ногой! Пронаблюдав взмахи ножа, которыми Вальжан огранивал скульптуры речи, Жавер вздохнул изо всех легких и, поменяв глубины меланхолии на ее пропасть, выполнил свой долг. Случись мячу быть пушечным ядром, и страж правопорядка невольно наказал бы самого себя на долгие, мучительные месяцы: мяч же, ударенный с неоднозначной силой, ринулся к баррикаде черною стрелой и с упоением сразил рассевшегося невдалеке пленника Диониса с пистолетами [М. Понмерси — прим. ред.]. — О-о!.. — застонал вооруженный и опьяненный юноша, обмякнув, словно тюк фланели, и уткнувшись в хламный вал. — Вы, кажется, и вовсе незнакомы с тактом! — вновь сокрушился Жан, влепив инспектору пощечину. — Глядите, что по вашей милости стряслось! Жавер, сощурившись от боли, проследил за Мариусом без изысков особенного интереса, — что оправдалось, так как падшего тотчас же окружили дежурные по революции, включили в смету раненых и спешно прибрали прочь. Вальжан, качавший головой с надрывом моральных сил и скудностью терпения, вновь дернул за бечевку, сблизился с негодным пленным, проникновенно нашептал ему — — Давайте-ка мы с вами скроемся за тем углом, — и указал на угол дома, серый, неприметный, помеченный собакой, или же как знать. Услышав предложение, Жавер залился цветом — правую щеку охватила бледность, левая разгорелась крупным пятном багрового, на удивление совпавшим с каторжной пятерней. — Я с вами многие года, — продолжил Жан, ведя на поводу законность, — хотел начать беседу, но не мог, ведь видел — вы к ней не готовы! Теперь ждать нечего — пора в вас вправить кое-что!.. Инспектор дрогнул — непоколебимый остов порядка сотрясла волна определенных мыслей, не допускаемых к изданию, но Жан решил не выпрямлять изогнутую кочергу словесной речи и, приведя Жавера по указанному адресу, предупредительно внес собеседника в стену спиной. В глухом отростке каменной кишки [парижской улицы — прим. ред.] было безлюдно, пусто, безысходно: здесь не вершились судьбы, не велись расчеты, не ткалось будущее Франции, — вокруг лежал лишь хлам, остатки пищи и пожитки нищих, а также мебель, не сгодившаяся революции. Сам Шарль-Морис [де Талейран-Перигор — прим. ред.], случись ему вступить в подобные места, уж точно охромел бы на вторую ногу, — Фуше лишился бы портфеля, — Бонапарт двух третей армии, — однако в тупичке был лишь Жавер, надрывно кашлявший после сведения спины с кирпичной кладкой, и Жан — Геракл, Антей, колосс, заливший ноги свинцом грядущего возмездия. Гигант молчал — нравственный муравей [Жавер — прим. ред.] невольно согласился с такой позицией беседы, лишь изредка подергивая краем губы и крепче прижимаясь к стене из недоступного резона. — Думали, — мягко усмехнувшись, сошел до плинтуса мышления инспектора Вальжан, — что я вас буду попрекать увечным Понмерси?.. И зря! Мне равнодушен он! Козетта пусть с ним мучится — я умываю руки! Сейчас закончу с вами и пойду омоюсь в Сене! Придется мне! Пока же повернитесь к дому сему, пожалуйста, лицом! Инспектор поглядел на Жана скорбно, вздохнул, повел плечом, прибрал подальше вороную прядь и, саркастически заметив: — Как в духе каторги, — исполнил все инструкции. Ладонь борца с нездравомыслием [sic — прим. ред.] проникновенно и предупредительно легла на тощий чужой бок: лицá инспектора, насильно обращенного в иную сторону, было никак не увидать, — и, вероятно, к лучшему. Близость грозящей кульминации плясала неблагонравные канканы на нервах охранителя порядка: холодный пот наводнял шиворот, мышцы сводились болью обреченности, зубы скрипели, будто бы колеса экипажа, сошедшего с привычной колеи. За пленником происходила мерная возня, сопровожденная сопением ноздрей и шелестом одежды, предваряющим крах неприкосновенности закона. — Сейчас, — отметил Жан, продолжив диспут с гардеробом. — Никак не могу вытянуть… Лоб обреченного инспектора припал к бесстрастной кладке, словно пытаясь продавить себе вход в дом: руки его снедала дрожь, ногти впивались в известковые покровы, круша их девственность, — спина же изогнулась надрывным знаком вопрошания, готовым оборваться в восклицательный. — Все! Я готов! — заверил Жан, осуществив по его талии хлопок. — Вы крепче станьте, чтобы я вас ненароком в кирпич не вбил! Невиданная дороговизна отмщения тотчас же отозвалась в душевном карцере Жавера пыткой, перед которой треснул бы и самый черствый столб. Укрыв страдание под рединготом горести и сдав противнику все полномочия надежды, пленник обмяк и замер, ожидая внесения доноса, извлеченного не знающим предела каторжником и, вероятно, готового пуститься в ход. Скорбно скрипели ставни, — глухо подвывали трубы, — был неподвижен и монументален хлам, — словом, весь тупичок глядел на отпрысков ходульной революции провалами мещанских окон, ожидая, когда же, наконец, осуществится любопытный акт, не каждый раз встречающийся посреди улиц Парижа. — Стена здесь грязная: смотрите, как запачкались! — нежданно грянул голос Жана, и к цепенеющей от остроты предчувствия спине Жавера был приноровлен платок. — Словно бы птицы на вас клали! — патетически продолжил недруг. — Суд таких не ждет! Терпите и не буйствуйте, я же вас ототру... Превратный поворот события разнял зубы инспектора и выдавил из легких облегчительный издох [видимо, вздох — прим. ред.]: Тифон обманных мыслей, недоношенных вердиктов и смехотворных заключений отбросил чешую потери чувств и, обновив бездумную осанку, выждал, пока Олимп опрятности окончит метать в него чистительные молнии [протрет спину платком — прим. ред.]. — Вот так! — осведомил его Вальжан, изъяв последнее пятно у неприглядного тряпья и утирая дланью лоб. — Подчистил вас маленько! Воображу, что предо мною человек! Теперь же отвернитесь от стены и дайте мне ваш взор… Жавер, измотанный в бечевку поучениями Жана, поворотил помятый корпус навстречу тартару бездонной нравственности и приготовился встречать новую горсть словес, и без того застлавших уши назидательными пробками. Стреноженный угрозою, инспектор был обездумлен и обестолковлен — Жан же осилен, оправдателен, окреп [?.. — прим. ред.]: сизое устремление Жавера возвратиться к столбу, забывшись пустотой, развеялось тщетною дымкой, едва был, наконец, озвучен главный вопрос — — Вы отчего, — взмутился Жан, нависнув над инспектором, — так гадко обратились к дамам?.. Ведь «шлюхами» назвали их! Как можно?.. От глупости непробивной скатились к хамству! Следует говорить «щедрые женщины», «нимфы Парижа», — наконец, «ночной патруль»!.. Вы как индюк, честное слово, — сами не знаете, в какой вы суп попали! Очнитесь! Тысяча восемьсот тридцатые уж на дворе! Прервавшись в речи, Жан проникновенно впил пальцы в шиворот закона и всколебал его трезвящими порывами, что привело к шатанию инспектора, утрате им ростков едва налаженного самочувствия и вылету из-под одежд банкноты, за мановением которой скорбно следил Жавер. — Этого и следовало ожидать, — вздохнув, произнес он. Деньги — скромную сумму, выступавшую четырнадцатой частью среднего оклада инспектора полиции, — Жавер хотел потратить на покупку табакерки: он копил на нее средства последние семь лет, исправно отработав сверхурочные, но лишь с приходом революции забрезжила надежда, которую Вальжан едва не растоптал ногой. — Мне ваши деньги не нужны, — проникновенно заверил аскет скромности. — Суммами обеспечен, упокойтесь [возможно, игра слов — см. ниже — прим. ред.]: живу в столице, содержу дочь, дом и сад, — пусть Жильнорман удавится костью соперничества в горле… А вы, Жавер? На что вы годны?.. Будь снова я владельцем фабрики, и гнал бы вас с нее в три и четыре шеи, в пять и шесть!.. Вам поощрения казенные в сегодняшний геройский не к месту — не выдавили из себя ни капли храбрости! Ни толик толку! Поймались шпиком, — значит, фигу заработали! За что префект вам платит — за халатность, лень, разгильдяйство, ротозейство?.. Я вот что, ваш негодный грош в канализацию пущу! Исполнив угрожаемое, Жан спровадил все чаянья Жавера на смех курам и внес банкноту в люк, откуда благодарственно взвилась рука, подобная покроем кабачковой [от «кабак» — прим. ред.], схватив поднос [от «подношение» — прим. ред.] и схоронив его в парижских нутренностях [«в» — прим. ред.]. Избавившись от лишнего при лишнем, Жан обернулся к пленнику лицом в последний раз, прежде чем обратиться другим [см. ниже — прим. ред.], и горько попрекнул: — Жавер! Ну что вы за персона?.. Что вы умеете вообще, — чего достигли в жизни? Меня вы не достигли — и на то кишка тонка! В Тулоне я краснел за вас, в Монрейле и в Париже! Перед самим народом Франции! Довольно!.. Я с вами, бедоносцем [носителем беды — прим. ред.], уж поимел достаточно терпения! Больше иметь его не стану! В какой обнос ни обрядись, какой бумагой от префекта стыд ни прикрой, а все выходит, что вы, Жавер, — напасть ходячая, для женщин падших и для честных беглецов, — студентов, для, и сослуживцев! Сил больше нет вести борьбу за ваш отверженный совестью облик! Я говорил вам, убеждал: сами возьмите дело в руки! За пулей сбегайте на баррикаду! «Нет» — и суда на вас не будет! Лишь приговор!.. Бунтарский тупичок объяло тонкое предчувствие ненастья, готового разверзнуть багровеющие хляби над жертвой революции. Слон дерзновенных выпадов призывно протрубил в бойцовский хобот, — медведь грядущих наказаний взвился на необъятные дыбы, стремясь сломить остов могущества закона, — кратче, Вальжан, взревев каторжным кликом, метнулся на Жавера, сокрушив последнего с обмякших ног, и, выхватив из хлама стул, принялся колотить им недруга, сопровождая действо истошными напутствиями. Пот разливался Сеной по весне, — каретой грохотало сердце Жана, — телеги каменных ударов нисходили на инспектора, тщетно пытавшегося отползти одной рукою и ногой. Прошло немного времени. Изломанная мебель была отброшена за непригодностью — отбросить жертву вправки правосудия не удалось, и Жан продолжил всесокрушать [крушить — прим. ред.] пособника законности, ломиться в ребра и полосовать лицо ботинками. Вихри ударов становились чаще, искромсав Жавера вверх, вдоль и вниз: блудная искра осознания все реже объявлялась в глазах стража порядка, упрямо избегавших Жана или же подошвы. Прошло чуть-чуть. Смахнув стремнины влаги с разгоревшейся щеки, медведе-слон [конец недалеко — прим. ред.] склонился над Жавером, предупредительно пнул оного, не получил ответ, достал платок, смёл кровь с натруженных костяшек, сыскал отверстие столичных стоков и, на прощание провозгласив: — Чтоб знали вы!.. — в него нырнул. Глава VI Ответ — Инспектор?.. Голос принадлежал Бове и доносился ниоткуда, вмешавшись в мрак спокойствия, владеющий поверженным. Долг службы вынудил Жавера все же сознаться в отклике, чуть дрогнув левым веком и поведя правым плечом. — Не двигайтесь, — предупредил Бове, придав голосу мягкость, чтобы слова его вдруг не сочли приказом. — Вам доктор запретил. Покойтесь смирно, я с вами побуду… Неловкие фразы Бове взломали камеру, в которой содержалась речь инспектора, позволив вырваться охрипшему: — Где я?.. — Вас шлюхи принесли. Нашли посреди хлама, как завершился у повстанцев платный срок. Впоследствии разговорился с нимфой: сказала, вы у них излюбленный инспектор и больше не дадут они Вальжану… ничего. Вздохнув трагично, подчиненный вновь простирал кровавые бинты в тазу. Жавер, приняв известие с усталым равнодушием, сподобился открыть глаза, отметив, что лежит он в лазарете, под который пустили опустевший штаб революции. — Натужно с вами было, — доверительно шепнул Бове. — Пока латали вас, я держал нитки. После пилил ноги. У мебели, — так врач сказал, чтоб вам шины поставить… Он говорил мне, называл увечья, — но я забыл. Устал считать и одурел. Вы сами все потом найдете. Бодряще улыбнувшись, Бове прилежно выжал стирку и, охватив истерзанную кисть, стал бинтовать на ней следы от стула. Инспектор, оглядев нутро таверны, профиль пособника и таз, невольно кашлянул, мучаясь болью от воспылавших ребер, и поник затылком на сложенный в подушку редингот. — Я саблю сунул под него, — предупредительно раскрыл Бове. — Не знаю, чья она: подумал, так надежней. Инспектор, изловчившись взором и саднящей шеей, без вдохновения нашел, что сабельный эфес торчит с правого боку редингота, клинок же — с левого. Глаза Жавера закатились, достигнув примечательных высот, а натерпевшееся тело содрогнулось брезгливой судорогой. — Я вам могу дать мяч, если хотите! — спешно исправился Бове. — Сам подобрал посреди лужи крови… Не бойтесь, я протер. Похоже на ядро, конечно, — но это мяч. Смущаясь суетой, Бове извлек из-под стола знакомый инспектору предмет, подбросил его, изловил и вслед за этим нахлобучил кивер. Пронзенный острием воспоминаний насквозь, Жавер надрывно потянулся к нагрудному карману, куда привык класть табакерку, — впрочем, возможно, к сердцу, — и страдальчески притих. — Вы включены в смету погибших, — мягко оповестил его Бове. — К разделу куша не успели, правда, но я сберег для вас последнюю банкноту. Увидев скромный дар, инспектор побледнел пуще возможного и, вжавшись поколоченной щекою в редингот, издал нечто, опасливо похожее на всхлип. — Что с вами? — встрепенулся от волнения помощник. — Все ли в порядке? — Да… — с мимолетным, но неоспоримым довольством прошептал Жавер.

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

WTF Victor Hugo 2015: тексты G-PG-13, мини

Название: Пока он живой Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: мини, 1141 слово Пейринг/Персонажи: Эпонина, Мариус Категория: гет Жанр: драма, юст Рейтинг: PG Примечание: По роману "Отверженные", возможно ООС Размещение: только после деанона Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Пока он живой" В лачуге Горбо немного постояльцев: только ее семья и этот юноша. Пристанище их довольно жалкое: постоянно продувает сквозняком, пол жёсткий, а хозяйка – мерзкая старуха. Эпонина все еще удивляется, как отец умудряется платить аренду. Конечно, они с Азельмой здорово ему помогают, но порой ей кажется, что папаша явно запускает руку в заработанные совместным трудом деньги. И неудивительно, ведь он скорее согласится потратиться на табак и выпивку, чем на хлеб и оплату аренды. В те дни, когда отец выбирает первое, Эпонина ходит нахмуренная, а затем убегает из лачуги куда-нибудь за границу города. Если погода тёплая, она бежит в предместья, чтобы погулять или полакомиться чем-нибудь на полях и в садах. А потом она может вернуться в город и долго бродить по разным улочкам и переулкам – никогда не знаешь, что там подвернётся. Тем более, так можно тянуть время до возвращения. Главное – постараться избежать на пути шайку Монпарнаса. В последнее время он слишком надоедлив, а Эпонине такая настойчивость противна. Рано или поздно девушке приходится возвращаться в ветхую лачугу – какое-никакое, но пристанище. Не все в Париже могут похвастаться тем, что имеют крышу над головой. Она знает про мальчика, который спасается от холодов в огромном слоне. Эпонина улыбается при мысли о нем. Когда-то в детстве у них был большой дом, где жило много постояльцев, а от исправного камина исходило тепло. Ее мать хлопотала по дому, а папаша был доволен жизнью. Мать не забывала приголубить своих девочек и постоянно покупала им красивые вещи: шляпки, рюшки, новых кукол в пышных нарядах... Эпонина никогда не голодала и не мёрзла. Ее ступни не были стоптаны, а кожа на руках ещё огрубела от работы. Сейчас же Эпонина может лишь вспоминать об этой идиллии перед тем, как засыпает, чтобы отвлечься и не чувствовать голода. Сквозь сон она порой слышит смутно знакомый детский плач. Когда в лачуге появляется юноша, то Эпонина зорко следит за ним. Он красив, благороден, вежлив, умён – в общем, не чета своим убогим соседям. Идеальный. Словом, он обладает всеми теми качествами, которых так не хватает самой Эпонине, по ее собственному мнению. Эпонина даже узнаёт его имя – Мариус. Она наносит ему визит под предлогом занять деньжат. Монеты, конечно, нужны, а заодно она получает много сведений и пищи для размышлений. Она рада, что ей удаётся убедить, того в своей грамотности и доброте – по крайней мере, Эпонине так кажется, и ей хочется верить в это. Она хочет понравиться Мариусу, она мечтает, чтобы хоть кто-то в этом мире снова видел в ней милую девчушку. Чем дольше она знакома с Мариусом, тем больше становится это желание. Теперь она хочет, чтобы он видел в ней честную девушку, которую можно полюбить. Но Эпонина оглядывается на свое прошлое, на свои поступки, и отступается от своих намерений. Теперь ей достаточно всего лишь ласкового взгляда в ее сторону. Впрочем, Эпонина не перестает мечтать, хотя прекрасно понимает, что мечты её не претворятся в жизнь. Эти бесплодные мечтания временами плавно переходят в сон: она видит большой красивый дом с толстыми прочными стенами, где в спальнях стоят кровати с удобными матрасами и мягкими покрывалами. У горящего камина непременно стоят два кресла – одно для неё, второе для Мариуса. На вышитом коврике перед камином сидят очаровательные детишки, мальчик и девочка, и поедают тёплую запечённую картошку. Дети всегда одеты в красивые костюмчики с кружевными воротничками, а на их ножках - маленькие башмачки; на самой Эпонине – белоснежное платье с маленькими алыми розочками. Мариус еще краше – одетый в новую батистовую рубашку, не с таким голодным и измождённым лицом, с аккуратно убранными волосами, он поворачивается к ней, смотрит на неё влюблённым взглядом и нежно поглаживает ее руку. Именно на этом моменте Эпонина всегда просыпается. Заря – самое время для слёз. Эпонина плачет на рассвете отнюдь не из-за того, что сон никогда не сбудется, а потому что она даже не смеет мечтать о таком. Бедняки никогда не становятся богатыми ни с того ни с сего – разве только они совершают какое-нибудь нечестное дело. Мариус не может полюбить Эпонину такой, какая она есть сейчас, и несчастная девушка понимает это. *** Мариус часто пропадает по вечерам. Это не работа и не учёба, как думает Эпонина. Что-то иное. Она боится, что юноша замешан в каком-то тёмном дельце, и это испортит судьбу ее драгоценного Мариуса. Она хочет, чтобы хоть кто-то из них оставался чистым и незапятнанным. Однажды Эпонина выходит из лачуги вслед за Мариусом. Она осторожна и уже опытна в делах тайной слежки. Тот хмурится всю дорогу, с задумчивым видом блуждает по Парижу, бредя своей дорогой, но, наконец выходит на площадь Сен-Мишель, где на углу стоит небольшое кафе. Он останавливается перед зданием и смотрит наверх, на освещенные окна. У входа его окликают двое молодых, прилично одетых людей. Один из юношей носит пышный шейный платок, другой носит очки и держит под мышкой книгу. Мариус колеблется, но все же идет им навстречу; незнакомец, закутанный в платок, по-дружески хлопает его по плечу, и все трое заходят внутрь. Эпонина делает шаг назад, в темноту, и возвращается в лабиринт улиц. В следующий раз Эпонина готовится – добывает мужской костюм рабочего, прячет волосы под кепку и натягивает ее пониже на лоб. Она снова следит за Мариусом, но тот вновь приводит ее к тому самому кафе. На этот раз Мариуса никто не встречает у входа, и он заходит в кафе уверенно. Эпонина выжидает какое-то время и, решительно перебежав площадь, переступает порог «Мюзена». У нее нет с собой денег, но она не собирается надолго задерживаться и что-то заказывать. И вообще она впервые с тех пор, как прибыла в Париж, бывает в кафе. Здесь шумно, свет исходит лишь от оплывших свеч на столах, за которыми собралась разного рода публика; между столиками бегает пара девушек с красными руками, в которых они держат одинаковые подносы. Девушек окликивают пьяные мужики и бесстыдно таращатся на них. Эпонину передёргивает, и она решает, что честная работа в кафе точно не для неё. Всё-таки и в ней есть гордость. Эпонина прищуривается и долго ищет Мариуса среди посетителей, но не находит. Она не сразу замечает, что в помещении есть и вторая дверь. Дождавшись, пока служанки отвернутся, она прошмыгивает в другую залу. Здесь поспокойнее, но народа тоже достаточно. В основном это молодые люди, такие же, как её Мариус. Кто-то останавливает её при входе и строго спрашивает, не от Фейи ли она. На всякий случай девушка кивает, и ее пропускают дальше. Она садится в самый угол. За ближним к ней столиком сидит мужчина, который не выпускает из рук бутылку с вином. Она следит за его внимательным взглядом. Все в зале слушают белокурого юношу: тот выступает с энергичной речью, страстно размахивая руками, и сильным голосом вещает что-то о будущем. Потом его сменяют другие. Эпонина не всегда понимает, о чем они здесь все говорят и чему бурно хлопают, но девушка чувствует, что юноши решились на что-то смелое и опасное. Она уходит из кафе довольно скоро, чтобы никто не успел заподозрить ее. Всю ночь она не может сомкнуть глаз, смиряясь с тем, что ее Мариус оказывается не таким порядочным гражданином, каким она его представляла. Она улыбается, но плачет под утро, вспоминая, как в кафе юноша в очках говорил что-то об оружии. Эта затея явно смертельно опасна, но Эпонина любит Мариуса здесь и сейчас, пока он живой. Она сделает все ради него. *** Случается то, чего так боялась Эпонина. Мариус влюбляется в другую девушку. Он одержим ею и просит Эпонину разыскать ее адрес. Когда Эпонина наблюдает их тайное свидание, она ревнует, она плачет. Она злится на себя за то, что забыла свое намерение отпустить Мариуса, но всё же твёрдо помнит свое обещание: она обещала защищать его вопреки всему. Название: Дурные вести не стоят на месте Автор: WTF Victor Hugo 2015 Размер: мини, 2095 слов Пейринг/Персонажи: дон Сезар де Базан Категория: джен Жанр: постканон Рейтинг: PG Примечание: По драме "Рюи Блаз" Размещение: только после деанона Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Дурные вести не стоят на месте" Народу в общую камеру набилось – не продохнуть. Ведь что такое тюрьма? Тот же Ноев ковчег: примет к себе и чистых, что платят тюремщику тридцать реалов и гуляют чуть ли не до ворот, и нечистых, у которых завалялась разве что пара дублонов на хлеб и койку. Да и тех, кто вовсе без гроша, не отвергнет мадридская тюрьма – приютит, так уж и быть, где-нибудь на соломе. А что до вони, тесноты, лая, визга и мычания, так по этой части не сравнятся с тюрьмой и десять ковчегов. Твари бессловесные хотя бы не имеют обыкновения смеяться, а в камере хохот сейчас стоял до небес. – Говоришь, нанимался мешки таскать? – приставал юркий бродяга в драном плаще к белобрысому парню с туповатым крестьянским лицом. – Что ж ты, пропащая твоя душа, не утащил чего потяжелее? – Я не хотел воровать, – уныло бубнил парень. – Я есть хотел. Думал, в Мадриде работа, а тут все как у нас. Пятый день без куска хлеба, а тут пирог этот, прямо на окне, будь он неладен… Меня теперь на галеры, да? – Непременно, – уверил его собеседник. – Если только заживо не сожгут прямо в зале суда… – Да что ты его дразнишь, Пабло? – встрял другой заключенный, с узкими черными глазками и длинным печальным лицом. – Не слушай его, малый. На всех деревенских тюфяков вроде тебя галер не хватит. Всего-то и предложат тебе завтра прогуляться верхом до площади Сокодовер, да в хорошей компании, да еще и с музыкой… – Или ты к верховой езде непривычный? – поддел его Пабло. – По деревне своей, небось, только пешком шкандыбал? – Не-е, – вздохнул белобрысый. – У меня осел был… Последовал новый взрыв смеха. – Стало быть, все в порядке, – веселился Пабло, – и тут тебе будет осел! – А какая там музыка? – О! Музыка такая, что заслушаешься. Как засвищет кнут над ухом – что там твои флейты! Вот попомни мое слово, не удержишься и сам запоешь, как на свадьбе после третьего кувшина. – Смешно вам, – протянул парень. – Шкуру-то не с вас будут спускать. – Побойтесь бога, молодой человек, – вступил в разговор еще один оборванец, разлегшийся в углу на соломе с таким видом, будто под ним было королевское ложе. – Разве в Мадриде с кого-нибудь спускали шкуру? Это же столица Испании, оплот культуры и светских манер. Что ни говори, а не умеют здесь порядочно взгреть. Вот если бы вы все-таки попали на галеру да стянули этот пирог с капитанского стола – тут бы вас славно обработали и морской водицей окропили бы под конец. А доплыл бы ваш корабль, скажем, до Марокко, там и вовсе за воровство отсекли бы вам руку, да продержали бы часок на южном солнышке, мухам и оводам на забаву… – Страсти Господни! – закрестился парень. – Брось, малый, не боись, – серьезно сказал Пабло. – Сунешь палачу эскудильо, он и пустит осла вскачь. Едва-едва тебя кнутом заденет, а больше так, вокруг помашет. Деньги в этой стране – большая сила, что ни говори. – Эскудильо! – застонал белобрысый. – Да будь у меня восемь реалов, нешто бы я полез в чужое окно? Что ж я, разбойник какой? Я думал, тут работа есть… – Ты прав, – прервал его знаток марокканской жизни. – Деревенскому растяпе не место среди честных разбойников. Слушай, парень, денег я тебе сейчас не ссужу, ибо карманы мои, как нарочно, сейчас ничто не тяготит… Немало горестных взглядов и вздохов было ответом на эти слова. Накануне кому-то пришла светлая мысль завлечь алжирского гостя в карточную игру, чтобы вытянуть у него две монеты, припрятанные в сапоге. Через какую-то пару часов почти все присутствующие были изрядно ощипаны, особенно тот, кто предложил для игры свою же крапленую колоду. Победитель сгреб свой выигрыш, послал тюремщика за вином – на всю честную компанию – а за остаток денег распорядился поставить на середину жаровню с углями, чтобы каждый мог обогреться. Так что общее финансовое положение в этой камере сейчас было не лучше, чем в государственной казне. – Но! – поднял палец говоривший. – Когда закончишь свои дела с палачом, можешь и подзаработать, если уж так рвешься. Найдешь таверну «У серой собаки» – всякий тебе расскажет, как туда добраться. Заправляет там Рыжая Инес, и шевелюра ее, словно свет маяка, привлекает усталых путников со всей округи. Подойдешь к ней поближе и скажешь на ушко: пусть передаст своему дружку, что некто Маталобос, как ни трепыхался, а на крючок попался. Зачитают ему приговор в будущую среду, да и спровадят ко всем чертям. А за весточку, скажи, пусть отсыплют тебе полный кошель золота и снимут с гвоздя увесистый окорок. Не меньше, чем окорока самой хозяйки – так и передай! Это, мол, его последняя воля и завещание. Парень хлопал глазами, силясь переварить сказанное. – А она меня не прогонит? – Говорю же, наградит она тебя! – А этот… Маталобос? Он не рассердится? – Дурья твоя башка! – фыркнул оборванец. – С кем же ты сейчас разговариваешь? Я и есть Маталобос, если уж так хочешь знать. – Ты мне лучше вот что скажи, – вмешался Пабло. – Почему этот дружок ее должен обрадоваться, что тебе каюк? Спал ты, что ли, с этой его рыжей? – А что тебе за охота перестирывать женские подолы, приятель? – парировал тот, что назвал себя Маталобосом. – Иные за это остаются и без ушей. Дамская честь – вопрос тонкий. Но могу тебя уверить, что Инес ни разу не подвела своего дружка. И все же этому достойному человеку лучше будет на свете без Маталобоса. Если бы не его дурная слава, давно бы уже бросил хозяин свое ремесло да ушел на покой в родные горы… Что ж, больше никто не будет стоять у него на пути! Раз Маталобоса сцапали, ему и держать ответ за все. Петля его ждет, или гаррота, или дадут ему пожить да помахать веслом во славу короля – ничего другого он и не просил. Не умирать же ему, черт подери, в постели от несварения! – Вот-вот, – одобрил узкоглазый, который все это время напряженно прислушивался. – Сразу видно, сеньор Маталобос, что вы человек достойный. Нынче дворянская порода так обленилась да изнежилась – мрут от всякой дряни, а не со шпагой в руке. Да вот, говорят, дон Саллюстий, этот кровосос, на прошлой неделе взял да помер. И от чего бы вы думали? От разрыва сердца! Будто в этой хилой груди было какое-то сердце, а не кошелек с мелкой монетой! «Сеньор» слегка приподнялся на соломе. – Так дон Саллюстий умер? – переспросил он. – Старый лис околел в своей норе? Нечего сказать, это важная новость. Одним негодяем на свете стало меньше… – Правду сказать, сеньор, – продолжал его польщенный собеседник, – двор наш настолько прогнил, что там и не заметят, одним меньше или одним больше. Уж сколько их, кровососов, наш дон Сезар разогнал, когда главным министром заделался, а все не убавляется… – Скажи-ка ты! – расхохотался Пабло. – А ты-то с каких пор, Косой Хуан, стал своим среди грандов? Пил ты с ним, что ли, из одного кувшина? – Брось паясничать, Пабло. Дон Сезар, хоть и гранд, а стоит за нас, за простых. А тем, кто стрижет с нас подати выше всякой меры, он пощады не дает! – Вот и зря, – пробурчал со своей койки старый заключенный, зыркнув на них из-под спутанных клочьев седых волос. – Уж коли ты гранд, так и веди себя как гранд. Гляди на всех свысока и не лебези перед всякой швалью. Пропащие времена нынче, сеньора от лакея не отличишь. Никакой в людях основательности… – Хватит брехать, старый пес! – вскинулся Хуан. – Просто Господь наш наконец-то лицом к Испании повернулся. Мол, дети мои, вы страдали и трудились, так вот вам дон Сезар де Базан, и замолвит он за вас словечко, самого короля не побоится… – Чтоб его черти драли, дона Сезара твоего! – перебил тощий галисиец с перевязанной грязным платком головой. – Только и разговоров, что за простых людей стоял, а на деле – одни от него напасти! – Еще один! – обернулся к нему Пабло. – Кругом, куда ни плюнь, все дворянские знакомцы! Тебе-то он чем насолил? – Да как же? Где ж меня и зацапали, как не на похоронах его? Уж такая была там давка! И весь двор, и простого люда полно – не протолкнуться. Все такие, как ты, Косой Хуан, что из кожи лезут вон ради благодетеля… Притиснули меня так, что некуда руки было девать. А тут, как на грех, и альгвасилы: почему рука в чужом кармане? И углядели же, стоглазые! – на этих словах галисиец не выдержал и смущенно рассмеялся. – Стало быть, дон Сезар де Базан тоже мертв? – послышался из угла задумчивый вопрос. – Мертвее не бывает, – заверил его галисиец. – Говорят, удар его хватил. А уж чем его там ударили и кто ударил… Дело темное, не нам распутывать. Хуан отчаянно бухнул кулаком в стену. – Эх, один был наверху хороший человек, и до того добрались! Нет бы одного Саллюстия утащили черти! Верно, сеньор Маталобос? – Не горюй, добрый человек, – отозвался тот. – Насколько я знаю, не таким уж и святым был твой дон Сезар. Только и было у него, что замок с садом и конюшней, да и тот рассыпался на звонкие дублоны из-за нарядов и маскарадов. Улизнул его хозяин от долгов, а что потом объявился – тут наверняка тоже дело темное. Был он тростник колеблющийся, этот Сезар, и более ничего. Аминь! – Именно так, сеньор! – засуетился галисиец. – Два сапога пара они с этим доном Саллюстием. Одному лишь бы транжирить, другому – сквалыжничать. Саллюстия ведь спровадили по-тихому: шла за гробом пара слуг, да и все. Даже милостыню не раздавали – где это слыхано! Такого скупердяя хоронить – только время терять. – Известное дело, – едко заметил Хуан. – Дона Саллюстия, почитай, уже отпели, когда удалили от двора, а сейчас только закопали. Сам говоришь, все вельможи были у дона Сезара, а разве потому, что им его жалко было? Потому, что в фаворе он был! – Все там были, все! – кивнул любитель похоронных церемоний. – Даже король с королевой. А королева была под мантильей – шептались в толпе, что все глаза по нему проплакала… – Что, что? Тот, кто называл себя Маталобосом, в два прыжка оказался перед галисийцем. Лицо его впервые за всю беседу стало бледным и взволнованным. – Это что ты там, приятель, болтаешь про королеву? – Я-то тут при чем? – попятился галисиец. – Разве я их там разберу? Шепчутся пустые люди, что все у них там было. Может, и зря шепчутся. Лишь бы языки почесать. А иные говорят, что дон Сезар только что вздыхал по ней да стихи писал, потому как был сеньор порядочный и чести ее нарушать бы не стал. – Да, он бы не стал… – не удостоив галисийца даже взглядом, его противник задумчиво ушел на свое место. – Стало быть, вот кто это был, и вот какие шутки играет с людьми судьба… – А все-таки хороший был человек, – сказал Хуан упрямо. – Что бы вы там, сеньор, ни говорили. – Верно, – отозвался тот. – Забудьте, ребята, все, что я вам говорил про Сезара. Не мне судить об этом человеке. Во всяком случае, он был куда благороднее меня, упокой Господи его смятенную душу. Итак, дон Сезар мертв, скоро придет черед и Маталобосу, а я… Вот дьявол! Чудное все-таки это слово – «я»! Нет двух людей на земле, для которых оно значило бы одно и то же. После этой тирады он снова растянулся на соломе и погрузился в молчание. Остальные, кого привлекла беседа, тоже стали расходиться по местам. Ведь самый верный способ сбежать на ночь из-за тюремных стен – как следует уснуть и перенестись куда тебе угодно. – Одно этот Хуан верно сболтнул, – пробурчал старик, обращаясь к своему соседу по койке, угрюмому парню с бельмом на глазу, – людям лишь бы языки почесать. Вот кто бы спросил меня, я бы ему кое-что сказал. – И что бы вы сказали, кум Перес? – Да что из этого молодчика такой же Маталобос, как из меня мать-настоятельница. Сосед чуть не подскочил на кровати. – Так что же вы… – А чего языком зря трепать? Пускай судейские трубят, мол, поймали первейшего разбойника на Мадридской дороге. Этот бахвал тоже не прочь пустить пыль в глаза, какая он важная персона. А мне, Бартоло, это вовсе незачем. Видал я этого Маталобоса раз в жизни, и больше не желаю. Вот кто языком не трепал бы. Серьезный человек, основательный. Вроде матерого секача. Щелкнет пальцами – и вот уже у его ног мешок золота или чья-то голова. – Погодите-ка, – перебил Бартоло, – стало быть, теперь этого разбойника и искать-то бросят? – Попробуй такого сыщи! – хрипло рассмеялся старик. – Скорее он тебя сыщет. Говорили, однажды он со своими головорезами взял с бою одну тюрьму. Конечно, не бог весть что, с мадридской не сравнить, но стены там были крепкие и солдаты не сонные. Так Маталобос этот, вместе с графом своим фартовым, самолично забрал ключи и всех, кто там сидел, повыпускал… – С кем, с кем? – Был там при нем один… Трепали, что граф и настоящий гранд, из тех, кто при короле шляпу не снимает. Вроде была у него какая-то история: то ли, как еще при богатствах был, Маталобоса от погони укрыл, то ли потом Маталобосу на дороге в одной рубашке попался и вместо кинжала под ребро получил камзол с чужого плеча, то ли рядом с ним старому кабану удача так и прет. Да и сам он не промах: знает, как шпагу в руках держать, даром что юбочник и ветрогон…Спорить не буду, сам не видал. Старик заворочался на койке, готовясь ко сну, потом еще раз обернулся: – И вот что я тебе еще скажу, Бартоло… Держись-ка ты к этому молодчику поближе, когда повезут вас приговор читать. Судьба – она, знаешь, каких только шуток не играет. Название: L'ABC Автор: WTF Victor Hugo 2015 Размер: мини (3873 слова) Пейринг/Персонажи: Клод Фролло, Жеан Фролло, Квазимодо, Пьер Гренгуар Категория: джен Жанр: флафф, ангст Рейтинг: PG-13 Предупреждения: псалмы, латынь и отсутствие примечаний с переводом. Примечание: По роману "Собор Парижской Богоматери" Краткое содержание: От этого не денешься никуда. Всем приходится пройти через это, скорее рано, чем поздно, но лучше поздно, чем никогда. Во всяком случае, если вы мужского пола и если попали в поле зрения отца Клода Фролло - значит, это вам практически гарантировано. Даже не думайте отвертеться. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "L'ABC" Солнечный свет льется сквозь открытое окно, ласково гладит страницы книги. – B да e – бе, a да t – ат , us – он и есть ус, это я знаю… Маленький палец с обкусанными ногтями, запинаясь, следует по строчкам. – Вместе, стало быть, бе-ат-ус… – Правильно, beatus. Только читай слитно, в одно слово. Дальше. – U – это у, потом еще i – это и, потом… p? То есть «п»? А что такое «уип»? – Подумай как следует. Слышал ты такое слово? В церкви его когда-нибудь пели? – Вроде нет – И каков вывод? – Вывод, вывод… Откуда мне знать, братец? Может быть, певчие его пропустили. Они ошиблись, а я теперь виноват! – А может быть, виноваты вовсе и не певчие. Разве это буква здесь читается как «у»? – Конечно! Это как «ус», а «ус» я точно помню! – Совсем не обязательно. Здесь, например, она читается как «в». – Надо же, как намудрили! Все равно что R и P – будто нарочно их придумали, чтобы все путали… А, это же здесь r! Значит, «в», «и», «р» – вир! Беатус вир! – Все правильно, «блажен муж». Признаться, не ожидал, что ты читаешь так медленно. – Так, q – это хромой Квазимодо, потом опять эта u несчастная, и еще i… «кви»? Дальше non, это я тоже знаю, «нон», потом a и b – «аб», потом i… Братец, а тут опять ошибка! Кто-то написал две i подряд! Молодой священник, глядя на брата, не может сдержать усмешку. – Жеан, ну почему ты всегда так уверен, что ошибается кто-то другой? – А зачем писать одно и то же два раза? Это же такая скучища! – Но это совсем не одно и то же. Здесь действительно две i, так и читается: «аби-ит». Если бы здесь стоял инфинитив, abire, «уходить», то i была бы одна, а это abiit, потому что «он уходит». – Кто, инфинитив? – Да нет же! Муж, который блажен! Так. Посмотри еще раз на страницу. Может быть, заметишь две i еще в каком-нибудь месте? – Так, еще две, еще две… Есть! Impii! Это означает – «импии», да? – Верно, хотя и не совсем. Читается как «импии», а означает «нечестивые». – Посмотрите, братец, эта строчка еще смешнее. Non sic impii, non sic… Разве мало было сказать один раз? – А мне кажется, вполне достаточно. Если я скажу тебе: «не учишься ты, Жеан, не учишься» – разве этого будет мало? Думаю, и двадцати раз не хватит, чтобы выразить всю глубину твоей лени и невежества. – Я учусь! Я каждый день хожу к отцу Фортунату! – Сидеть на скамье, хлопая глазами – совсем не то же самое, что учиться. Отец Фортунат жалуется, что ты все еще с трудом продираешься через алфавит. Я-то думал, что он преувеличивает… – И почему это я не жалуюсь на отца Фортуната? – прерывает младший, возводя глаза к небу и изо всех стараясь казаться маленьким ангелочком. – Ведь я не ябедничаю, что позавчера от него пахло вином. А еще, когда он хотел ударить Гийома палкой по голове, то промахнулся и сшиб чернильницу со стола… – А еще мне кажется, что кто-то здесь думает лишь о том, чтобы отвлечь меня и не дочитывать строчку. Потому что впереди два длинных слова и твоя любимая буква с. – Да знаю я это слово, братец! Подумаешь, первый псалом! Я его сто лет уже как читал. Просто немного подзабыл. – Конечно, это бывает. Обычно такая забывчивость – следствие преклонного возраста. Или же того явления, что у слушателя в одно ухо влетает, а в другое вылетает… Младший обиженно сопит и упирается взглядом в оконную раму. – А все-таки это нечестно, братец! – выпаливает он с такой убежденностью, что старший вздрагивает. – Что нечестно? – Все! Легко вам в вашем Париже зарыться в книги и не видеть ничего вокруг! Там нет ни леса, ни свежей травы, там негде даже играть! Там Сена мрачная и грязная, а здесь она так и манит: «Жеан, бросай свои занятия, беги купаться!» Там птицы не поют над ухом: «На волю, на волю, всех книжек не перечитаешь, хватит сидеть взаперти!» В этом Париже даже солнце не такое, как у нас на мельнице – там оно едва протискивается среди этих серых камней. Да еще собор! Чем смотреть на эти мрачные стены, на зловещие рожи химер и на этого вашего ручного нетопыря – конечно, лучше уж уткнуться носом в псалтырь. – Понимаю. Стало быть, ты хочешь, чтобы я забрал тебя жить в собор, раз он так поощряет тебя к ученым занятиям? Жеан, явно не ожидавший такого вывода из своего монолога, недоуменно поднимает брови. – И ты позволишь мне зачахнуть там без света и воздуха? Чтобы я сделался бледным, хилым и горбатым, как ваш Квазимодо? – Между прочим, Квазимодо уже давно не читает по складам. И он-то не запинается, видя двойное i… – Еще бы! Если бы мне помогал дьявол, я бы давно уже перечитал всю библиотеку в соборе. Да что там – я написал бы новую библиотеку! Целых две! – О чем ты говоришь? При чем тут дьявол? – Как же! Будто вы, братец, не знаете, что этого Квазимодо породил дьявол, и что он принес его к собору, и подкинул вместо младенца, и что дьявол научил его лазать по всему фасаду, и что по ночам он летает вокруг собора, и… – Прекрати! Жеан, ты же добрый ребенок, откуда это в тебе? Квазимодо – несчастное существо, жертва недуга, проклятия или трагической случайности, но он такое же Божье создание, как и мы с тобой! Кто тебе наговорил подобной чуши? – Все это знают, все! Ребята в окрестностях собора говорят, что если ему воткнуть в горб по три булавки с каждой стороны, то оттуда появятся крылья, и он улетит, как нетопырь, прямо к дьяволу! – Они жестокие, невежественные мальчишки! И трусы впридачу! Только трусы нападают все на одного, и только у страха глаза так велики. Теперь я понимаю, зачем… Маленькие живодеры! Каждый из них мог бы родиться таким, если бы не милость Господня. Жеан, ведь и ты мог родиться таким! – Никогда! Ни за что! – кричит Жеан, вихрь спора несет их обоих, и ни старший, ни младший не заботятся уже о приличиях. – Я бы лучше умер, чем родился горбатым! – Человек не властен над подобными вещами! Никто не решает, каким ему родиться и когда умереть. Это воля Господа. Если бы Господь решил покарать нас еще сильнее, если бы я опоздал на день, на несколько часов, ты мог бы лежать в колыбельке мертвым, или от чумы, или от голода… А если бы чума унесла и меня, ты остался бы один на свете… Подумай только, ты лежал бы в нише у собора, и чужие люди шли бы мимо, не поднимая глаз… Старший застывает на месте, будто скованный воспоминаниями. Ничего не видя перед собой, он безотчетно садится на лавку. Мысли его далеко, и проходит немало времени, прежде чем он осознает, что младший сидит рядом, робко прижимаясь к нему. – Я иногда вижу матушку во сне, – наконец тихо заговаривает он. – Только лицо всегда размытое, но руки такие теплые и добрые…У нее было красивое лицо? – Она была прекрасна. Нежная, как голубка, и стойкая, как гранитная скала. Жаль, что мой взгляд чаще был прикован к книгам, чем к ее лицу… Вспоминай ее в молитвах, брат мой, вспоминай своих родителей каждый день. – Братец Клод, – говорит Жеан, – я выучу все-все буквы, честно, и я прочитаю всю твою библиотеку. Только вы мне будете помогать, правда? А то ведь отец Фортунат учит совсем не так, как вы. – Потому что со мной ты никогда не доберешься дальше, чем «beatus vir»? – на губах Клода появляется слабая улыбка. – Ну что вы, братец! – возмущается Жеан, пожалуй, даже преувеличенно. – Разве отец Фортунат говорил бы мне про инфинитив? Разве он научил бы меня, что слово «non» лучше запомнить целиком? Он бы сейчас сказал мне: «Impii, пустая твоя голова? Ты еще меня спрашиваешь, что такое impii? Будто ты в церкви не был, негодник? Заходишь в церковь, там поют: «non sic impii» – вот это самое оно и есть!» – Я знаю, Жеан. И я все сделаю, чтобы тебе легче было пройти свой путь. Только учись, дитя мое, учись как следует… Сейчас тебя влекут минутные соблазны, но выучись читать – и в книгах тебе откроются благоуханные сады и невиданные земли, рядом с которыми здешние река и луг покажутся тебе тусклыми и нищенски бедными. И среди этих земель тебе не преградят путь злые мальчишки, готовые швырять камнями во всякого, кто не подражает их глупостям. Там некого будет страшиться… – Еще чего, – вполголоса, но решительно возражает Жеан. – Я и так никого не страшусь. Вот Робер вчера хотел мне преградить путь, встал и не пропускает, а кулаки у него будто пушечные ядра. А я сделал вид, что боюсь, а сам увернулся, а он как шмякнется – бац! Прямо в землю носом! Робер сильный, как медведь, только глупый. Он даже буквы не знает. – Ему не требуется знать буквы. Хоть вы и вскормлены одной грудью, его участь – быть неграмотным вилланом, а не ученым, как ты. Но разве не совестно тебе будет, если ты вырастешь глупым, как этот твой Робер? Вопрос остается без ответа. Они замолкают, и только слышно, как вокруг поют птицы, радуясь беспечному летнему дню. – Если бы я… – запинающийся детский голос нарушает молчание, – если бы я родился хромым и горбатым, ведь ты… ты не отказался бы от меня? – Жеан, – мягко говорит Клод, – я ведь не отказываюсь от тебя, даже когда вижу твою лень и беспечность. Что значит в сравнении с этим какой-то горб? Пламя свечи бросает колеблющийся свет на страницу, рассеивая сумрак кельи. – Ne avertas faci… faciem tuam a me; ne declines in ira a servo tuo. Хриплый, ломающийся голос будто исходит из колодца, но почти не запинается, проговаривая написанные слова. – Adju… adjutor meus esto; ne de-re-lin…как? – Derelinquas. Это от «derelinquō», мы уже это разбирали. Что это за слово? – Лестница. – Как лестница? Почему? «Derelinquō» – это значит «покину», «оставлю»! – Нет, Domine. Слово – лестница. Длинное. Ломаное. Свалишься. – Постарайся не свалиться, Квазимодо. Пока что у тебя хорошо получается. Что значит «ne derelinquas me»? – Не оставлю… нет… не оставь. Меня. Не оставь меня. – Посмотри на страницу, – говорит хозяин кельи. Сам он стоит у стены, почти не глядя ни на книгу и лишь изредка поднимая глаза на того, кто сидит за столом. – Есть ли еще на ней похожие слова? – Есть ли… есть ли еще… Вот – derelinquerunt! – Dereliquerunt. Здесь нет буквы n, потому что здесь прошедшее время: «оставили меня». Прочти весь стих. – Quo… quoniam pater meus et mater mea derelique…runt me; Dominus autem as…sumpsit me. Это про моих отца и мать? Про то, что они оставили меня? Священник вздрагивает и отводит взгляд. – Нет, не про твоих… не только про твоих. Ведь это Священное Писание, оно гласит обо всех нас. Многих людей могут оставить отец и мать. Иногда их разлучает с нами смерть. Но бывают и столь дурные родители, что сами отрекаются от детей, если… если, к примеру, те идут путями Господними, а родители пребывают в грехе. Но ты не перевел до конца: Dominus… – Dominus autem assumpsit me. Господь же… Господь… меня… покарал меня? – Почему же покарал? – Не знаю. Видно, я плох для него. – Это неверно! И то, что ты плох, и то, что assumpsit – значит «покарал». Assumpsit – это значит «принял», «восприял». Это значит, что ты теперь не один, ты принят Господом и не будешь оставлен им. Объясни мне, почему здесь стоит Dominus, а вот в этом стихе – Domine? – Dominus – это Господь. – Верно. – Domine – это вы. – А это неверно. Разве здесь говорится обо мне? Это псалом, в нем говорится о Господе. – Domine – это вы. – Лишь для того, кто может звать меня господином. Бог же – господин для всех нас. Но я спрашивал не об этом различии. Dominus – падеж именительный, а Domine – звательный. Когда ты говоришь о Господе, то ставится «us». Когда ты взываешь к Господу, или к господину, тогда... – Господь не приходит, когда я зову. Это вы приходите. – Совсем неверно! И к тому же богохульственно! Господь вездесущ, он всегда с тобой. – Как воздух? – Да, как воздух. Сейчас ты нашел хорошее подобие. – Значит, вы – как огонь, Domine? – Почему именно огонь? – Огонь не бывает всегда. Его зовут, он приходит. Его гасят, он уходит. Его вносят в холод, и он – тепло. Вносят во тьму, и он – свет. Вот. Свеча. – Верно, но лишь отчасти. Хорошо, когда огонь – это свеча или пламя очага. Если смирить его, то он желанный друг в нашем доме. Но едва огонь вырвется из границ, он становится незваным гостем, несущим бедствия. Это пожар, это пламя вулкана или сполохи ада, и горе тому, кто вызовет его… Нет, Квазимодо. Всегда помни, что страсти наши подобны огню, и неуклонно храни их под властью разума. Это понятно? – Да. Я могу еще спросить? – Спрашивай. – Почему вы… Почему говорят, что вы хромой… как я? – Откуда ты это взял? – Простите меня. – Я не сержусь. Я просто спрашиваю: кто это тебе сказал? – Люди. Они говорят: один – Claudus, другой – claudo. И смеются. Раз они смеются, то здесь тоже какое-то подобие? – А, это… Нет, это просто шутка. Случайность. Клод – это имя. И да, оно значит «хромой». Но само по себе это ничего не значит. Ведь ты видел мэтра Пьера, который заходит сюда? И ты знаешь, что это слово значит «камень». Но разве он каменный, как эти стены и статуи? – Пьер! – хриплый смех неожиданно раскалывает сгустившуюся тишину. – Он не камень, нет… Он как кленовое семечко… Он летит, но не как птица, без своей воли, вслед за ветром… И он летит не так, как камень… не сможет ранить, даже если столкнется… Рука с тяжелыми узловатыми пальцами, крупными даже для взрослого, безотчетно тянется к искривленной ключице. Священник хмурится. – Покажи, – сурово приказывает он и, взяв свечу со стола, подносит ее туда, где темнеет обширный синяк. – Это ничего, Domine. Это камень. Он летел. – Зачем ты ходишь там, где в тебя швыряют камни? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не выходил один? – Я шел там, где вы. Вы зашли за угол. Они все кричали. Что вы хромой, и что у вас душа… Что она внутри, как я снаружи. Кривая и горбатая. Я… я обернулся к ним. Лицом. – Зачем ты слушаешь то, что болтают профаны? На что тебе их вздор? Смотри, ведь я иду по улице и даже не слышу их. – Я слышу их! Их слова – камни! И душа моя – раскаленная смола! Я хочу лить смолу, чтобы intravit, яко вода, в утробу их, in interiora ejus! – Квазимодо, успокойся. – Чтобы руки свои, manus suas lavabit в их крови, и сокрушить главы их на землю! И чтобы львиные зубы вырвать им, и… – Прекрати сейчас же! Замолчи! – И obscurentur oculi их, да не видят, и dorsum eorum, спина их… Горбун обрывает речь на полуслове и долго молчит, тяжело дыша. – Нет, – наконец говорит он с тихой обреченностью. – Я-то знаю, как это. Когда спина вечно сгорблена. Очень тяжело идти. Этот камень слишком велик для них… Священник делает несколько шагов и, помедлив, кладет руку ему на плечо. – Гнев не доведет тебя до добра, Квазимодо. Если слова профанов внушают тебе злые мысли, то либо сокруши в себе эти мысли, либо затвори слух свой от них. Лучше совсем не слышать, чем внимать злу. И никогда не повторяй слов Писания, если понимаешь их не вполне. Человек, который хочет затмить свет чужих очей или омыть руки в чужой крови – этот человек зол и, кроме того, берется не за свое дело. Лишь Господу подобает вершить суд над людьми. Он видит все, и никто не укроется от Его взгляда – ни тот, кто бросает камни, ни тот, кто в ответ желает ближнему горя, ни тот, кто пытается судить, полагаясь на свои жалкие силы. Это понятно? – Да. Я не стану как смола. Я стану как свеча. – Хорошо. На сегодня, пожалуй, закончим. – Ne avertas faciem tuam a me. – Никто не отворачивает от тебя лица. Но сегодняшний день меня утомил, и уже поздний час. Продолжим завтра. Он забирает свечу и первым начинает спускаться по лестнице. Плечи его устало поникли, и он не замечает еле слышного шепота за спиной: – Я знаю, что ваша душа – как я, Domine. Ей тяжело идти в этом мире… Так тяжело! Серый парижский рассвет, преображаясь в витражных стеклах, бросает цветные пятна на страницу. – Cogitaverunt et locuti sunt nequ…i…ti… а, nequitiam! Светлые глаза читающего, обычно широко раскрытые, щурятся изо всех сил, а нос чуть ли не вплотную прилип к строчкам. – …iniq…uita…tem… Простите, учитель, трудновато с моим слабым зрением пробираться сквозь этот частокол. Если так смотреть, то это красиво, спору нет, а вот чтобы отличить, где здесь n, где m, а где u, нужен юный и зоркий глаз… И все же прекрасное издание, скажу я вам! Посмотрите только, как искусно вплетен дракон в эту буквицу. Правда, прочесть ее из-за этого еще труднее… – Привычка, мэтр Пьер, – говорит отец Клод, останавливаясь перед скамьей у окна. – Все это – дело привычки. – А? – тот судорожно вскидывается, озираясь по сторонам. – Ну да, конечно, это вы мне… Простите еще раз, все никак не освоюсь с этим «мэтром». Меня, конечно, как только не называли за мою жизнь, но это было куда менее лестно… – И это – дело привычки. Возраст ваш, между прочим, совсем невелик, но уже дает право на некоторое уважение. В ваши годы я имел уже диплом Университета. – О, вы – совсем другое дело! Мне думается, к вам и в детстве могли бы обращаться только «magister». При вашем могучем уме и обширных познаниях… – Я вовсе не о том, – резко прерывает его учитель. – И я имел возможность учиться. Я не оказался в шесть лет без крыши над головой. Мне лишь хотелось подчеркнуть, что глаза ваши еще молоды и не так уж немощны. Но чаще они видели камни мостовой, чем страницы книги. В этом главная причина ваших затруднений. Когда латинские слова станут для вас давними знакомыми, тогда и буквы сами будут возникать перед глазами. Итак, продолжайте. – На чем это я остановился? А, cogitaverunt… Сogitaveruntet locuti sunt nequitiam, iniquitatem in excelso locuti sunt. Posuer…u…nt in cælum os suum, et lingua eo…ru…m transivit in terra. Ideo convertetur populus meus hic, et dies pleni inve…ni..en.. entur, invenientur in eis. Et dixe… dixe runt: Quomodo scit Deus, et si est scientia in excelso? Ecce ipsi peccatores, et abundantes in sæculo obtin..u.. er.. erunt divitias. – Достаточно. Что вы поняли из этих стихов? – Да что тут понимать? Что все это истинная правда. Давно уже так повелось, что грешники ныне благоденствуют, треплют языком, lingua eorum, по всей земле до самых небес, cælum, и денежки у них abundantes, то есть, по-простому говоря, не переводятся. А Бог на это смотрит, и, видно, Ему лучше знать, scit Deus, а мне об этом и рассуждать нечего. Хотя, скажу по правде, если бы кто меня спросил… Священник останавливает его жестом. – Иногда я опасаюсь, что спросивший захлебнется в потоке слов. Ваш перевод крайне поверхностен, мэтр Пьер. К Писанию следует подходить внимательнее. Почему вы не обратили внимание на первые строки, которые давались вам с таким трудом? Mei autem pene moti sunt pedes, pene effusi sunt gressus mei. О чем здесь говорится? – Ну, что он, Асаф то есть, пошатнулся и поскользнулся… И зачем ему только докладывать об этом всякому встречному? – Это не совсем так. Primo, здесь стоит слово «pene», значит, он чуть не поскользнулся. Secundo, слова эти читаются аллегорически. Ум его пошатнулся, завидуя богатствам нечестивых, думая, что напрасно сохранял он праведным сердце свое. И далее перечисляются его заблуждения… Будущий ученый так изумлен, что совсем несолидным жестом чешет в затылке. – Вот оно как! – восклицает он. – Стало быть, сам он не согласен с тем, что говорит дальше? – Прочтите все внимательно и до конца, не упуская ни слова. Лишь таким образом можно понять весь смысл до конца. – Labor est ante me, – покорно вздыхает ученик, взгляд которого уже ускользнул к нижним строчкам. – Что ж, труд так труд. Все равно лучше рыться в книжной премудрости, чем лопатой в земле. По крайней мере, в книгах скорее можно найти жемчужные россыпи. Beatus qui intelligit super egenum et pauperem – как это прекрасно сказано! И правда, что за житье нищим и убогим, когда никто о них не печется? Уж вы поверьте мне, собачья это жизнь. А все-таки красивое слово: pauperem! Не думал, что дыры на штанах и голодное брюхо могут зваться таким звучным словом. Правда, бывает, иные псалмы и читать-то страшно: уж такие там проклятия, что лучше было бы остаться в неведении! Да если бы я за каждый тычок успевал нажелать своим приятелям столько бед, сколько кроткий царь Давид, со мной бы никто и водиться не стал. И детей-то у своих врагов он хочет видеть сирыми, и жен-то вдовыми, и чтобы молитвы их были в грех, и еще разорить их епископства, которых, к примеру, у моих приятелей сроду не было и не будет… Хотя верно: уж если охота тебе выругать какого-нибудь бездельника, так уж лучше оставить его без епископства, чем без хлеба и ночлега. Вдруг оно возьмет ненароком да и сбудется? – Мэтр Пьер, – устало улыбается священник. – Вы опять рассуждаете, как рассуждают профаны. Разве зависит кара Господня от наших суетных пожеланий? Неужели тот, кто творит беззаконие, укроется от адского пламени? Не обольщайтесь, Господь всеведущ и не нуждается в наших подсказках. К примеру, дает Он человеку разум и дарование, тот же употребляет их не на то, чтобы нести глагол Божий, а на пустые побасенки и непристойные песенки… Положим, этот человек надеется ускользнуть от людей, от взгляда тех, кто за него в ответе. Но неужели он надеется, что слеп Господь? Мэтр Пьер, покрасневший до ушей во время этого монолога, отвечает все же не без твердости: – Раз уж Господь всеведущ, то он видит, в каком отчаянном положении этот несчастный. Уверяю вас, что если бы можно было прокормиться Божьим глаголом, я и не думал бы об этих ничтожных забавах. Песенки! Что за дело до них моей душе? Если в них и попадает непристойное словцо, то оно звякает, как погремушка, вовсе не для соблазна, а для забавы прохожих. Может статься, в ответ они швырнут корку хлеба или огрызок яблока, а это значит, что автор проживет еще один день. Да, сказать по правде, у тех мальчишек, что прислушиваются к нему, не больше познаний по части соблазнов, чем у меня самого. Иначе они не теряли бы время на теорию, а постигали бы практику на улице Глатиньи. Из песенки, что ни говори, не выскочит голая женщина. – Легкомысленный человек! Неужели ты не знаешь, что соблазняющий других виновен больше, чем соблазненный? И что распалять воображение – куда больший грех, чем даже тешить свою плоть? – Уверяю вас, учитель, что если что-то и распаляет меня, так это видение шкворчащей свиной ноги на вертеле. Увы, оно столь же прекрасно, сколь и несбыточно для меня, даже более несбыточно, чем прекраснейшие гурии Востока. – Не думаешь ли ты, что чревоугодие приличнее, чем похоть? Несчастный! Ведь и то, и другое одинаково ведет к адской бездне. – Да я-то вовсе не стремлюсь туда! Я бы стремился лишь к золотой середине, да как это сделать, не имея золота? Пока что мне приходится быть несдержанным лишь по части поста. А когда три дня не поешь, разум начинает прислушиваться к голодному брюху, иначе не только мутить начнет, но и сам он помутится… Он прерывает речь, заметив, что перед ним появился ломоть сыра, и торопливо запихивает в рот, как привык это делать с любой едой, попавшей в его поле зрения. – Не спешите, мэтр Пьер. Здесь никто не отнимет у вас куска. Священник, успевший успокоиться и снова перейти на «вы», отступает и начинает расхаживать по коридору. – Вы не найдете у меня роскоши, – торжественно произносит он в ответ на благодарное мычание ученика, – но можете всегда рассчитывать на пищу, из-за которой вам не придется рисковать бессмертием души. О, если бы жажду знаний можно было бы насытить так же легко! И все же познания дадут вам в будущем более верный доход, чем потворство людским грехам. Может статься, со временем знания принесут людям больше, чем даже преступления… Многозначительность этой речи не укрывается от ученика, и тот вскакивает: – Ах, да! Совсем забыл спросить. Вы ведь побывали… – Я был там, – эти слова падают, как три удара колокола. – И не напрасно. Теперь я знаю адрес, и, помимо этого, на могильной плите мне удалось прочесть… Прочесть то, что я не смогу пересказать вам, пока вы не владеете простейшими понятиями. Самая большая ошибка – пытаться рассуждать, не зная азбучных истин... На лице мэтра Пьера написано, что он готов изучить все эти истины от корки до корки – если, конечно, ничто не отвлечет его по дороге. – Но кто преодолеет их, букву за буквой, того, возможно, ждет свет вдали... Название: In vino veritas Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: мини (1006 слов) Пейринг/Персонажи: Клод Фролло, Эсмеральда и пр. Категория: джен, гет Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Предупреждения: (спойлер) алкоголь Примечание: поющий Клод Фролло Краткое содержание: Перед казнью Эсмеральды Клод Фролло решает поддержать свой дух. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "In vino veritas" Клод Фролло не спал всю ночь, готовясь к завтрашней казни. К гнусному злорадству этой чёрной души, не своей казни. Он истощал свой разум думами. О себе, о зловредной цыганке, о женщинах, потом опять о себе и вновь о себе. Клод, чей высокий лоб выдавал в нём учёного, стремительно пришёл к выводу, что несносная девка, как и все прочие представительницы этого пола, создана, вне всяких сомнений, с одной лишь целью — сбивать с пути истинного праведных учёных, разжигая огонь в их… Душах. Архидьякон Жозасский обречённо вздохнул, понимая, что грядущий акт возмездия окажется чересчур губительным для его душевных сил. Был лишь один способ поддержать себя на этой моральной каторге, достойный алхимика его высот. Отец Клод никогда раньше не обращался к нему. Ну да ничего, один раз не сделает из него грешника. Один-единственный раз. В то утро все служки Собора Парижской Богоматери были обеспокоены пропажей драгоценного вина для причастий, хранившегося в особенно защищённом тайнике, о котором знали лишь немногие. Подозрение пало на звонаря, бывшего таковым милостью архидьякона Жозасского. Кто-то говорил, что злосчастного глухого подвела родословная, кто-то — что лицо. Но все новоявленные следователи сходились в том, что никаких клятв о неразглашении места хранения виноградного елея Квазимодо не давал. Обвинения, впрочем, никто выдвинуть тоже не рискнул. Мрачно посетовав на то, что золотой молодёжи всё дозволено, служки возобновили приготовления к казни. Телега, на которой везли несчастную, въехала на площадь и покатилась к центральному порталу собора, влекомая лошадью нормандской породы. Эсмеральда сидела одна, без священника. Впрочем, тот самый священник не заставил себя долго ждать. Когда телега остановилась, двери собора, казалось, ожидавшие этого момента, с ужасающим, затрагивающим самые нервы, звуком медленно распахнулись. Вслед за этим, как по сигналу, раздалось зловещее монотонное пение, вселяющее священный ужас в сердца впечатлительных дев прошлого и радостный трепет — в сердца дев настоящего. — Non timebo millia populi circumdantis me. Exsurge, Domine; salvum me fac, Deus! ..Salvum me fac, Deus, quomam mtraverunt aquae usquc ad anirnan meam. ...Injixus sum in Umo profundi, el non est substantla. Но что-то в этом созвучном хоре диссонировало. Какая-то нота выбивалась из общей гармонии. И даже не нота. Один голос вёл свою мелодию отдельно от хора. И не только мелодию. — Svyataya Mariya. Ty ved znaesh. Shto ya pr-pravedniy… Skazhi mne. Mari-ya. Za chto mne litsezret?.. Несколько мгновений спустя на глазах толпы и несчастной цыганки, чей музыкальный слух начал страдать не меньше, чем истерзанная душа, развернулась процессия священников в нарамниках и дьяконов в стихарях. Но взор Эсмеральды, равно как и глаза внимательной части прочих зрителей, был прикован к тому, кто, слегка пошатываясь, шёл во главе процессии. — Ah, plamya. Adskoe plamya. Eto plamya. Iz dushi… Маленькая плясунья закрыла пальцами уши и зажмурилась. — Ах, это тот священник. Действительно, слабеющий под вокальным натиском разум Эсмеральды её не обманул — это был архидьякон. Поддерживаемый под левую руку помощником соборного регента, а под правую — самим регентом, Клод Фролло приближался к цыганке. Он шёл на заплетающихся ногах, с откинутой головой, с неподвижным взглядом глаз с расширенными зрачками и пел дурным голосом: — Gorashee. Zhelanie. Tyanet menya. Soooo. Gre. Shit. Даже на этой стадии порабощения адским зельем архидьякон сохранял внушительный и величественный вид. Он походил на прежнего Клода Фролло так же, как Бахус Микеланджело походит на его же Давида. В тот миг, когда архидьякон, неловко поправляя перекрутившуюся серебряную ризу, чёрный крест которой красовался теперь у него под левым ухом, окинул толпу взглядом мутных, налитых кровью глаз, у многих промелькнула очень неблагочестивая, но справедливая догадка. Эсмеральда зажмурилась. Подведённый к телеге Клод, оказавшись лишённым опоры, покачнулся, но устоял, широко расставив ноги и вальяжно облокотившись на всё ту же телегу. Изучив сладострастным взглядом осуждённую в мельчайших подробностях, архидьякон Жозасский икнул и приторно улыбнулся. Эсмеральда, обдаваемая винными парами, приоткрыла один глаз, тихо охнула и ещё крепче зажмурилась. Потерявший всякое терпение мучитель ткнул её в бок и игриво погрозил пальцем, вызвав в толпе, следившей за сценой и затаившей дыхание, нервные смешки. Затем он доверительно наклонился к цыганке и прошептал: — Девица, молилась ли ты на ночь? Молила ли ты Его, чтобы он простил все твои прегрешения? Крутанувшись на пятках и почти потеряв равновесие (зрители надеялись, что он упадёт), Клод, вцепившись в телегу, закинул голову и прокричал в толпу: — Хочешь быть моею?! Я ещё могу спасти тебя! Звучный голос архидьякона разнёсся по площади так, что даже у глухого звонаря Собора Парижской Богоматери не осталось ни единого сомнения в том, что именно он услышал. Клод развернулся к цыганке и заговорщицки подмигнул. Помощник регента попытался было спасти несчастного: — Господин архидьякон, сядьте, молю вас. Сейчас я всё исправлю, вы перепутали… Клод улыбнулся страшной улыбкой. — Тебе не поверят. Он снова обратился к толпе: — Скорей отвечай, хочешь быть моею?! Эсмеральда, сама не понимая, что она делает, подняла глаза на человека, являвшего собой в эту секунду сосредоточение всеобщего внимания. — Что ты сделал с моим Фебом? — Он умер! Я убил его! В те времена мало кто мог позволить себе утончённые развлечения. Простому люду приходилось обходиться тем, что предоставляла сама жизнь. Сегодня же народ благоговейно внимал. Некоторые, из числа образованных, даже конспектировали особо интересные части беседы. Дамы утирали слёзы, мужчины делали ставки, особо предприимчивые торговцы разносили еду. — Ah. Plamya, — провозгласил строгим голосом архидьякон, простерши над цыганкой дрожащую руку в попытке удержать равновесие. Жак Шармолю сделал знак страже. Неверно истолковавший его Клод кивнул и шепнул Эсмеральде: — Amen. — Как! Значит, повесили? Для такого пьяницы это, пожалуй, и лучше! — А я всегда говорила, что он пьяница! Вы хоть на его незаконнорождённого сына посмотрите. — Ох уж эти чернокнижники! — проворчала Жервеза, — то у них от большой учёности голова пухнет, то они всякий стыд теряют. Ну скажите на милость, Ударда, что он, хоть раз трезвым показаться не мог на людях? — А девочка-то бедная с козой. С ней что сталось? — Да я сама видела, как её какой-то тощий бродяга забрал. Он ещё всё время говорил, что умер бы, если бы она сгорела. — А она что? — Блеяла. — Ох, ну какая же вы, Жервеза, я же про девочку толкую. — Девочка? Так она следом за ними и ушла. — Как подумаю, что было бы, приди этот ирод окаянный хоть раз трезвым на службу, аж оторопь берёт. — Тю! Уж поверьте мне, у меня муж такой. Такие как он и наш бывший архидьякон, пьяницы, нарочно ни единого раза трезвыми не покажутся на людях. Ни единого!

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

WTF Victor Hugo 2015: тексты G-PG-13, драбблы

Название: Oubliez Pierre* (*Забудьте Пьера (фр.)) Переводчик: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Оригинал: SakiJune. Oubliez Pierre; запрос направлен http://archiveofourown.org/works/1051134 Размер: драббл, 431 слово Пейринг/Персонажи: Пьер Гренгуар ("Собор Парижской богоматери"), Виктор Гюго Категория: джен Жанр: ангст Рейтинг: G Краткое содержание: исповедь Виктора Гюго на смертном одре, где реальность и литература переплетены в едином потоке сознания Примечание: RPF Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Oubliez Pierre" Нет, не была она ведьмой. Вот представьте себе! Я так и не смог привязаться к ней больше, чем к любой другой женщине. Ну, может быть, я привязался к ней чуточку, чуточку больше; но, когда она меня отвергла, когда сбежала из моих объятий под предлогом суеверия, досада во мне возобладала над желанием. Настоящая магия продлилась бы, по крайней мере, до рассвета, как по-вашему? Я присутствовал на её процессе: это был фарс, ни больше ни меньше. Только в этом городе и только в Средние века её могли обвинить вместе с Джали! А если бы они знали, что это я научил её всем этим штучкам, они что, и меня бы повесили? Я так любил её, эту малютку, но не больше, чем собственную жизнь – ну уж нет. И мне удалось её спасти, что правда, то правда. Но даже она покинула меня, когда вышел срок, отмеренный существам её породы. В свой час случилось это и со мной. Но тогда почему я все еще здесь, в Париже, в 1885 году, а тень, такая знакомая, приближается к моей постели? Если цыганка не состояла в связи с демонами – а я верю в это – значит, это лишь кара небесная? Или же это благословение, возможность искупить моё себялюбие? Теперь вы это узнаете. В моих воспоминаниях – два человека, две долгих жизни поэтов, которых ценили и признавали в свое время; один – автор трагедий для изменчивого и нетерпеливого парижского народа, другой – неутомимый и многоликий писатель: иногда – верный сторонник режима; впоследствии мятежный, беспокойный и язвительный. Одному было нечего терять, кроме собственной шкуры; другой часто видел, как смерть отрывает от него самых близких людей, и дошел, истекая кровью, до этой последней весны. В этой другой жизни, которая уже идет к завершению, я поведал всё – рассказал правду, которой в свое время не знал. Надеюсь, мне больше не доведётся переживать эти воспоминания заново! Перед следующим существованием – сколько их еще будет? – Пьер Гренгуар наконец-то отдал все свои долги. Я уверен в этом – хочу быть уверен. Он больше не вернётся. Вы удивлялись этому персонажу, его глупости и наивности – сущая карикатура на поэта, оторванного от реальности, не правда ли? Так поймите же: это был я, это был я несколько столетий назад, и я больше не хотел совершать те же ошибки… Отдайте мне должное – скажите, что я не ошибся еще раз, что в своем веке я сумел прожить достойно. Забудьте этого поэта, не знавшего благодарности, затерянного в своем фантастическом мире, забудьте капитана, священника, горбуна, короля и затворницу. Помните меня, Виктора. Забудьте Эсмеральду, которая не была ведьмой – не сумела же она околдовать Пьера и повернуть его лицом к настоящей жизни… И помните Жюльетту, которую вскоре повстречал Виктор; и она была прекрасна, как всегда, и волшебна и реальна, как никогда. Название: Зимнее солнце Переводчик: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Оригинал: primeideal, Winter Light, разрешение получено http://archiveofourown.org/works/693685 Размер: драббл, 765 слов Пейринг/Персонажи: Козетта, Жан Вальжан ("Отверженные"), несколько ОЖП Категория: джен Жанр: юмор, флафф Рейтинг: G Краткое содержание: «Улыбка – солнце. Она прогоняет с человеческого лица зиму». (Виктор Гюго). Сцена из монастырских лет. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Зимнее солнце" Каждый день у девочек есть час времени, которое можно провести, как им хочется, и Козетту, разумеется, всегда можно найти рядом с отцом. Идут месяцы и годы, и она никогда не думает о том, что у других девочек здесь нет семьи, с которой можно было бы провести эти часы, и они проводят это время друг с другом. Передразнивать чью-то речь – всегда хорошее развлечение; неважно, рассказывать ли жития святых с пикардийским акцентом или пытаться петь мальчишеским голосом. Они стараются перекричать друг друга. – Мальчики так не… рычат! Они просто громко поют. – Девочки тоже умеют громко петь! Просто у нас тихие песни. – Спросим Козетту, какой голос у её отца! И вот однажды они убеждают Козетту оставить его трудиться над особенно зловредным участком сорняков, а самой присоединиться к их исследованиям. – Нет, – наконец заключает она, – вы правы, он не рычит и не кричит. Просто у него голос… сильный. Красивый. Чем вы занимаетесь? – Софи изображает смешные голоса, – говорит Александрина, – ну-ка, Софи, покажи ей сестру Михаилу! – Давай, Софи, давай! – подбадривают остальные. Софи, зардевшаяся, но воодушевлённая новой аудиторией, поднимает ладони к носу и что-то тараторит. Все собрание аплодирует, хотя Козетта только хлопает глазами. – Это на латыни? Я еще мало выучила. – Посмотри на ее лицо, – настаивает Александрина, – у нее смешной нос, как у сестры Михаилы! Вообще-то Софи сейчас уже убрала руки и завела молниеносную игру в ладошки с Шарлоттой. Ни то, ни другое не облегчает Козетте задачу. – Но ведь это не настоящий нос. – Конечно же, нет. Это понарошку. Козетта размышляет. В монастыре все называется по-другому; монахиням дают новые имена, и они становятся друг другу матерями и сёстрами во Христе. Она когда-то была Эфрази - теперь она Козетта, у нее появился дядя из ниоткуда; а отец, кажется, всегда здесь и был… с каждым днем все больше кажется. И меркнут далекие воспоминания о сёстрах и матерях, среди которых она получала так мало любви... Да, наверное, менять имена – это чего-то стоит. – Ну, тогда ладно. Ладони Софи летают вихрем, хлопая в ладони Шарлотты до тех пор, пока та не может больше угоняться за ней. Но нет ни победителей, ни проигравших в этой резвой игре учениц – только отдышись, и начинай все заново. – Ты бы почаще приходила к нам играть, – говорит Шарлотта, – это весело. – Наверное, – говорит она, – но мне нравится в домике, и отец показывает мне все деревья. Разве мы не можем поиграть потом, на перемене? – Нам не разрешают играть в ладошки на перемене, – говорит Александрина, – однажды Шарлотта пыталась играть с Софи и ударила ее по лицу. – Она не нарочно! – протестует Софи, а Шарлотта, опустив глаза в землю, заливается смущённым румянцем. – Вот почему приходится играть в эти часы, – продолжает Александрина, – ведь никто никогда не говорил, что мы не можем играть сейчас. Козетта пожимает плечами, она не задумывается над этим, и уже совсем скоро их снова зовут на уроки. На следующий день она присоединяется к ним на перемене и так же беспечна, как любая из них. Вообще-то, даже больше, ведь Шарлотта опять запуталась в арифметике, и её отпустили только под торжественное обещание исправиться. Остальные пытаются её подбодрить, но Софи много раз приходится повторить: «И за-пом-ни, дважды во-о-осемь – это шест-над-цать» с пикардийским акцентом, прежде чем все мысли о контрольной забыты, и они просто бегают по двору, и их громкий смех летит к зимнему солнцу. Но днем Козетта снова в домике у своего отца. – У тебя все хорошо? – спрашивает он. – О, да! Я сегодня решила все примеры. – Умничка моя, – улыбается он. – А вчера? – Что вчера? – Тебя здесь не было днём. – А, – говорит Козетта, – правда. Просто другие девочки хотели, чтобы я поговорила с ними. Извини, я должна была тебе сказать. Он заставляет себя улыбнуться. – Не стоило. Ты играй с ними, когда тебе захочется. – Как твоя работа? – Очень хорошо. Есть еще старые сорняки, но к весне все они будут вычищены. – Я могу тебе помочь! – Не сегодня, – говорит он, – ты поранишь руки. – Сестра Марта нам говорит, что наши тела могут страдать, но мы должны быть сильными… Она осекается, понимая, что речь её становится лёгкой пародией, удивляющей и отца, и её. Но он только улыбается. – Я рад, что ты быстро учишься. Название: Крепость Переводчик: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Оригинал: primeideal, The Fortress, разрешение получено http://archiveofourown.org/works/1869003 Размер: драббл, 994 слова Пейринг/Персонажи: Говэн, Симурдэн ("Девяносто третий год") Категория: джен Жанр: приквел, fix-it Рейтинг: G Примечания автора: 1. Мы на тумблере читали и анализировали «Девяносто третий год» последние несколько месяцев, и на втором кругу я поймала некоторые детали в том, как Гюго описывает «Евангелие от Святого Варфоломея», после которых с главами «Казни» можно хоть немного примириться. Вот результат. 2. Путаница с именем Суды действительно существует, согласно Википедии; знал ли об этом Симурдэн или его современники, я не уверена, но ради сюжетных целей я на этом не задерживаюсь. Краткое содержание: изучая бюст Суды, ученый обеспечивает Говэну не меньше вопросов, чем ответов. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Крепость" – Хорошая работа, Говэн. – Симурдэн улыбнулся, возвращая листы с несколькими пометками на полях там, где Говэн допустил ошибки. В целом, однако, перевод был верным. – Продолжай так трудиться, и ты перегонишь самого Суду. Он кивнул на бюст на стене; мраморное лицо ученого глядело на обоих сверху вниз. Волосы откинуты назад, острые глаза с любопытством оглядели бы библиотеку замка Тург, будь ученый жив. Говэн залился краской. – Я не смогу. – Ты этого не знаешь! – Нет, я, конечно, стану лучше разбираться во французском языке, и во всем, до чего, по вашему мнению, я дозрел! – Говен отложил рукопись. – Но только не в древнегреческом. Суда вдохновляет, но он не слишком хороший собеседник. Мне не с кем поговорить по-гречески. – У него был средневековый греческий, а не древний. Ты сам виноват, что учишься так быстро, и мне приходится ставить тебе новые задачи, – ответил Симурдэн, а потом произнёс, очевидно, какую-то шутку, которой Говэн не понял. – Прошу прощения? – Голландский! Ведь ты еще не выучил голландский, правда? Когда ты овладеешь немецким и английским, это будет нетрудно… – Я передумал. Научите меня древнему… простите, средневековому греческому, чтобы я мог сказать: «У этого Суды дурацкий нос». Симурдэн уже начал вполголоса подбирать слова, но осекся и уставился на статую. – По-моему, нос как нос. – Для старика семисот лет? Может быть. – Мы не знаем, как выглядел Суда, да и вообще ничего о нем не знаем. Мы даже не знаем, существовал ли он. Говэн заморгал. – А чья же это статуя? – Я бы предположил, что какой-нибудь уважаемый господин – кто-то из твоих предков, Лантенаков или Говэнов – нанял скульптора, чтобы изобразить себя в качестве ученого. Есть некоторое семейное сходство, как ты думаешь? – Со мной? Никакого. – Тогда с твоим отцом. Говэн снова окинул бюст оценивающим взглядом. Симурдэн вдруг почувствовал смутную неловкость. Возможно, нечестно было упоминать об отце этого ребенка в подобном контексте, несправедливо, ведь у сына осталось так мало воспоминаний об отце. Мелкая несправедливость, он знал это, если принять в расчёт все остальные семьи, разлученные свирепствующими болезнями, семьи, у которых было куда меньше средств к существованию, чем у Говэнов. Но все же… – Или, может быть, с тобой, – быстро поправил он себя, – когда ты вырастешь. – Я не вырасту таким позёром. – Что ж, перед тобой обширный выбор. Говэн рассеянно кивнул и выдержал взгляд Симурдэна – не без вызова, будто ожидая, что его выбор все равно не будет одобрен. Потом он снова взглянул на бюст. – Но он, должно быть, существовал на самом деле. Суда, я хочу сказать. Он ведь написал книгу, да? – Насколько мне известно. – Вы её не видели. – Я видел цитаты из неё в надежных источниках. – Могу я прочесть их? – Возможно. Если выучишь греческий. Вздох. – А как насчет итальянского? – Итальянский – полезный язык. – Мой двоюродный дед считает, что английский – это полезный язык. – Английский тоже полезен. Почему итальянский? – Не знаю. Вы говорили, у вас есть несколько книг по архитектуре на итальянском… – У меня их нет. – Вы знаете, где их найти. – Быть может. Говэн насупился и перевернул рукопись. – Итак, если мы не знаем, кем он был, и вы не читали его книги, и даже не считаете, что он существовал… – Я так не говорил. – Вы подразумевали. – Вижу, риторикой ты тоже овладел. Может быть, ещё курс геометрии? Говэна передёрнуло. – Что он написал? – Оригинального там мало. Но его книга важна, потому что цитирует другие работы – даже более старинные тексты, которые были полностью утеряны. Это способ сохранить эти фрагменты, даже если большинство из них исчезло. Кто бы ни написал их, он разбирался в истории литературы, а она полагается на то, что происходило раньше; он сослужил будущему хорошую службу. – Или она. – Прошу прощения? – Вы сказали, что не знаете, кто её написал. Значит, это не обязательно был «он», правда? Могла быть и «она». – Это не могла быть «она». – Почему? – Женщины в Византии десятого века не занимались написанием энциклопедий. – Правда? – Я так думаю. – Значит, Суда – мужское имя? – Я вообще не думаю, что это имя. – Увидев изумленное лицо Говэна, Симурдэн был вынужден подкреплять свой скептицизм оправданиями. – Я бы сказал, что это ошибка комментатора. Может быть, там стояла не подпись «Суда», это просто могла быть Souda – то есть «крепость». «Твердыня». – А, – взгляд Говэна в последний раз метнулся к статуе, потом сосредоточился на преподавателе. – Где вы это прочли? – Переписка с некоторыми другими учеными. Хороший способ получать идеи извне. Даже в таких… отдалённых местах, как это. – Я не стану учиться греческому лишь для того, чтобы писать письма. – Можешь найти какой-нибудь другой язык. Вообще-то, если ты выучишь голландский… – То? – Сможешь написать одному из моих друзей в издательстве. Вчера он прислал мне очень любопытное письмо; ты сможешь прочесть его сам. – Что там говорится? – Разве ты не хочешь подождать и увидеть сам? – Мне кажется, что вам хочется рассказать мне о нём. Симурдэн рассмеялся. – Хорошо. Он пишет, что в окрестностях Амстердама идет обширная торговля книгами, и что он недавно продал экземпляр «Евангелия от Святого Варфоломея». Говэн оглядел позолоченный фолиант в углу комнаты. – Но мой двоюродный дядя говорит, что наш экземпляр – единственный! – Он так думает, правда? Твой двоюродный дядя склонен… считать, что его библиотека уникальна во всём. Но за пределами вашего… нашего уголка Франции торговля книгами продолжается. Было отпечатано много экземпляров, даже больше, чем «Апостола» на русском языке. В котором, как мне сейчас подумалось… – Учитель, русский я учить не буду! – … алфавит восходит к греческому. – Русского языка даже вы не знаете. – Это было бы интересной задачей для нас обоих. Несомненно, ты быстро меня перегонишь. – Амстердам? – Говэн покраснел. – И голландский. – Возможно, потом… вы могли бы научить меня языку, на котором я мог бы действительно говорить. Не только спрягать глаголы. А потом, когда я вырасту, я мог бы поехать в Амстердам и говорить на нём. И увидеть все эти книги. Симурдэн улыбнулся. – Может быть, когда-нибудь мы могли бы поехать вместе. Название: Номер 45981 Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл (432 слова) Пейринг/Персонажи: Жавер и пр. Категория: джен Жанр: общий Рейтинг: PG-13 Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Номер 45981" - Что здесь происходит?! – донесся от двери начальственный рык старшего надзирателя Жавера. Коллеги-тюремщики от звука подпрыгнули, затем обернулись и, пытаясь не смеяться уж слишком явно, протянули старшему надзирателю какую-то вскрытую плоскую коробку. Надзиратель коробку принял, осмотрел, увидел заглавие и имя автора на затертой обложке и вопросил: - Что за книга? - Прислали номеру 45981, господин старший надзиратель, - отрапортовал один из присутствовавших. – Первый раз, если позволите, такое вижу, чтобы каторжникам книги присылали. - Да ему, наверное, на самокрутки или ещё что, - предположили из угла комнаты. - Теперь вот не знаем, что делать, господин старший надзиратель, - продолжил первый докладчик. – Вроде и не запрещено, но мало ли, что там в ней написано, господин старший надзиратель. Жавер ещё раз осмотрел книгу. На обложке значилось «Пьер Корнель. Опыты» и ничего это ему не говорило. Голос из угла – уже другой – тем временем начал рассказывать, как ему в детстве мама читала сказки из похожей книги. - Да прекрати, твоя мама и читать-то не умела, поди, а если б умела, то что бы ты здесь в Тулоне делал? -Умела и между прочим, меня научила! Я эти сказки с пяти лет всем своим младшим братьям-сестрам читал! - Да ты кроме сказок ничего и не читал с тех пор! Голос-из-угла смутился и начал что-то бормотать о газетах. Жавер строго оглядел всех надзирателей в комнате: - Я правильно понимаю, что никто из вас эту, - он указал жестом на книгу, которую все ещё держал в руках, - писанину не читал? Собравшиеся заговорили, в основном о том, что кроме газет – самых что ни на есть патриотических и не подрывающих морали – отродясь ничего не читали и не желают. Какой-то юный голос вякнул что-то о начинающем поэте, его быстро заткнули – во избежание. Жавер ещё раз оглядел собравшихся, вздохнул и принял решение: - Книгу я забираю для ознакомления с содержанием и вынесения дальнейшего решения по номеру 45981. Если это – что-то подозрительное, то его надлежит примерно наказать. Все свободны. Надзиратели, приглушенно обсуждая начальство, не оставившее книгу им самим не самокрутки, потянулись к выходу из комнаты. Тот самый юнец, который начал говорить по поэтов, робко остановился около Жавера и, на всякий случай вытянувшись во фрунт, осмелился спросить: - Господин старший надзиратель, а если в книге не будет крамолы, можно мне будет тоже… с ней… ознакомиться? - Зачем вам это, надзиратель Ласье? - смерил его подозрительным взглядом Жавер. - Читать, господин старший надзиратель, - почти бормотание. – Чтобы совсем неучем не быть, господин старший надзиратель, - испугался, что ответил слишком дерзко, Ласье. Жавер неожиданно для него оскалился практически дружелюбно: - Этак вы и до начальника тюрьмы дослужитесь, надзиратель Ласье. Ладно, будет вам почитать, если конфисковать не придется. - Спасибо, господин старший надзиратель, - обрадовался Ласье и заторопился вслед за остальными. Жавер хмыкнул ему вдогонку и потом ещё месяц проверял содержание книги. Название: Об одном ночном расследовании Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл, 723 слова Пейринг/Персонажи: Жавер, неназванный дежурный, неназванный гамен Категория: джен Жанр: экшн Рейтинг: PG Примечание: По роману "Отверженные" Размещение: только после деанона Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Об одном ночном расследовании" Рано или поздно это должно было случиться. Именно для того, чтобы оно случилось, Жавер и переодевался каждую ночь, спеша в этот не самый чистый кабак, расположенный в откровенно грязном районе Парижа. Примечательно было то, что его инстинкты, что называется, сделали стойку немного раньше того, как все произошло. Чем это было: обостренным чутьем ищейки, случайно замеченным новым лицом в толпе, интуицией, в которую снова стало модным верить в районах почище? На этот вопрос не смог бы ответить самый лучший знаток движений человеческой души. Тем не менее, Жавер внутренне ощетинился, но заставил себя расслабленно сидеть на месте, имитируя опьянение. Душа его ликовала, подобно всякой человеческой душе, предчувствующей скорое окончание долгого и выматывающего ожидания. Впрочем, к этому чистому и понятному чувству примешивалась и радость голодного хищника, вновь учуявшего добычу после долгой слежки. «Наконец-то, наконец-то!» – мог бы кричать сейчас ликующий внутренний голос Жавера, позволяй тот ему ему подобные вольности. Наконец-то кто-то решился обокрасть неуклюжего туповатого грузчика, каждый вечер напивающегося в таверне уже почти две недели и изрядно раздраженного этим. О том, что в этой таверне промышляет какой-то донельзя ловкий щипач, Жаверу рассказал один из тех арестантов, которые за дополнительную миску баланды сдадут половину заключённых. По его словам, какой-то невероятный специалист повадился потрошить кошельки и карманы пьянчуг в нескольких тавернах этого района – обирал он тех, кто наутро и вспомнить не может, сколько в их карманах должно было остаться. Новость о лихом воре в участке восприняли прохладно, аргументируя это тем, что никто ещё и пожаловаться не успел. Но как только будут жертвы, сказали в участке, – будет и работа, всенепременно. Поэтому скользнувшей в свой карман руке Жавер почти обрадовался – и сразу же перехватил ее, когда неведомый воришка попытался забрать добычу. – Ой, не бейте, не бейте, дяденька, - пронзительно запищал тонким голоском пойманный мальчишка, прикрывая свободной рукой голову. – Все верну, только не бейте! – Что такое? – вмешался густым басом сосед слева. – Чего к мальчишке пристал? – Да в карман залез, паршивец! – мальчишка из-под руки тревожно оглядел зал, словно выискивая кого-то, и Жавер начал высматривать подходящего подозрительного типа, в паре с которым тот мог бы работать. Основной проблемой таких местечек было то, что «подходяще подозрительными» выглядели все до единого, включая невесть как попавшую в зал собаку. – Сейчас выведу его на улицу да поучу, как воровать. – Пра-альна, - пьяно согласился ещё один посетитель, волею судеб оказавшийся слишком близко к происходящему. – Позз-чра от такой же м-лец терся в «Др-ной кышке», а птом у этого, Жиля, о, деньги прррр-пали. Всыпь ему, чтоб неп-вадн было. – Да я сейчас сам его тут прибью, - вынырнул из начавшей собираться вокруг стычки толпы рослый детина, вероятно, тот самый обокраденный Жиль. – Да… правильно… ещё десяти нет, уже воруют… – загомонили собравшиеся. – Тихо всем, - рявкнул Жавер, – Сейчас приведу его в участок, там пусть разбираются. – Зачем его в участок? Здесь и разберемся, - предложил кто-то из согласно зашумевшей толпы. Жавер, не слушая возражений, потянул мальчишку к выходу. Мальчишка послушно пошёл за ним, не скрывая того, что озирается. На улице он потянул Жавера за руку и заканючил: – Дяденька, ну пустите, ну зачем я вам? Ну, первый раз в карман залез, больше не буду, честно-честно… – и так далее, и тому подобное. Со всеми возможными вариациями, включая полный набор умирающих, умерших и больных родственников. Ближе к участку тема сменилась, и парнишка нервно затараторил: – Дяденька, пожалуйста, ведите меня в участок! Я согласен, ведите куда хотите – только в другой участок, только не сюда! – Это почему? – заинтересовался «дяденька», терпеливо выслушивавший жалобы в надежде на какой-нибудь намек на того, кто послал ребенка поживиться в карманах. – А то сами не знаете – тут же Зверюга служит! – Что за зверюга? – У-у-у-у, страшный человек. Никого не боится – его все боятся. Если схватит кого – всё, готовь нары! Уже не отпустит. А сам страшный, как чёрт, волосы на лице, как у вас, высоченный и с палкой все время… – Здравствуйте, надзиратель Жавер, не ждал вас среди ночи, - мальчишка увлекся своим рассказом до того, что перестал канючить насчет участка и зашёл туда беспрекословно. А от приветствия дежурного неудачливый воришка чуть ли не подпрыгнул и уставился на Жавера во все глаза. – Зверюга… – Вот, привел вора. – Да это ж мальчишка! – Но воровать уже может. – Да ладно вам, надзиратель Жавер. Они никуда не деваются - отпустите его, нам скоро взрослых девать некуда будет. – Допрошу, и посмотрим. Пошли, что ли, расскажешь Зверюге, кто тебя воровать отправил. На рассвете мальчишка спал там же, в участке, а недремлющее правосудие в лице надзирателя Жавера приводило себя в порядок перед докладом недремлющему правосудию рангом повыше – господину префекту Парижской полиции определенно стоило знать о старом воре, промышлявшем руками детей. Название: Воины "Эрнани" Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл, 856 слов Пейринг/Персонажи: персонажи В. Гюго, спойлер и, опосредовано, Сам Категория: джен Жанр: общий Рейтинг: G Краткое содержание: 15 февраля 1830 года. Париж готовится к премьере скандальной драмы... Дисклеймер: Персонажи принадлежат В. Гюго, 33% текста - А. Моруа. Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Воины "Эрнани"" - Ну что ж, начнем, - сказал Грантер, одним глотком осушил только что наполненный стакан и мысленно поздравил себя с победой. Он имел полное право быть довольным - его затея все-таки удалась, хотя еще несколько дней назад он почти уже не верил в ее осуществление. Когда где-то с полторы недели назад, он узнал о готовящейся бузе в "Комеди-Франсез", он загорелся желанием присоединиться к этому, со всех сторон увлекательному мероприятию. Но у него не было желания присоединяться к уже существующим группам и группкам, своей постоянной компании у него не было, а идти громить классицистов в одиночку, хотя бы без горстки личных воинов, он почитал полной потерей времени и удовольствия как такового. Грантер даже подумывал было спустить билетики с надписью "Hierro" в канализацию, когда ему наконец повезло - в одном из многочисленных кабачков Парижа он встретил такого же, как он сам, любителя праздно проводить время, с которым они на удивление быстро сошлись как во вкусах на вино, так и, позднее, во мнениях насчет самых эффективных приемов савата и их воздействия на случайных громил, ошибшихся с выбором цели для безопасного, но все же победоносного избиения. Баорель (так звали его нового знакомого), оказался абсолютно не в курсе готовящегося литературного бунта и был немедленно завербован. Спустя несколько часов и некоторое количество бутылок они, уже вдвоем, заманили в свои сети молодого рабочего и его приятеля, оказавшегося к тому же поэтом и оттого имеющего добавить многое насчет подоплеки и предыстории грядущего сражения. В итоге Грантер постановил "сражаться плечом к плечу во время этого предприятия!", назначил время и место сбора, а новые знакомые пообещали по возможности привести с собой подкрепление. - Начнем, хотя я и не наблюдаю здесь Прувера. Впрочем, этот малый - поэт, а поэты никогда не отличаются пунктуальностью, ибо имеют дело с вечностью. Итак, вы, господа Курбефер и Комферак... - Простите, но мое имя Ком-бе-фер! - мягко, но настойчиво перебил его один из находившихся в комнате молодых людей. - А меня зовут Кур-фей-рак, и никак иначе я называться не согласен, хоть вы меня озолотите! - подхватил другой, на вид бесшабашный и несерьезный. Грантер саркастически глянул на поправивших его, снова наполнил свой стакан вином и, подняв его, как перед произнесением здравицы, заговорил снова. - Поскольку меня - хотя и весьма справедливо, но все же прервали, я начну сызнова. Итак, вы пришедшие с Баорелем господа Ком-бе-фер и Кур-фей-рак-иначе-никак, и вы, пришедшие с Фейи... Легль? Отлично! и?... - Жоли. - И Жоли. Я собрал вас здесь вовсе не затем, чтобы лакомиться скоромными карпами папаши Гюшлу. Хотя, право же, одно другому не мешает, - но! я собрал вас здесь, ибо некий молодой варвар, обладающий несомненным талантом, нуждается в нашей поддержке. Долой разложившийся Рим классицистов! Да здравствует новое искусство. Французская драма переживает ныне тектонический сдвиг. Кто посмеет утверждать, что это не революция? Революция перевернула общество; теперь необходимо перевернуть и театр. Право же, новое вино не наливают в старые мехи - и наоборот... Регентство Нодье закончено - мы выбираем теперь первого консула республики. Драматическое искусство накануне 18 брюмера, и только Бог знает, кто в нем Бонапарт! Мы все еще носим в сердце истлевший труп литературы, выношенный нашими отцами - но пришла пора и нам дать рождение, - дать рождение новому искусству. Вот эти вот билеты, - театральным жестом Грантер извлек из кармана сюртука и положил на стол, уставленный откупоренными бутылками, стопку квадратиков из красной бумаги, - послужат нашим пропуском в большой сад поэзии, где нет запретных плодов. Мы опрокинем на головы классицистов их же собственные ночные горшки, наполненные сохлым пометом Академии. Мы будем скандировать: "Мы ждем твоих стихов, их слава велика; их Франция возьмет в грядущие века!" Мы будем аплодировать певцу романтизма по щекам его противников! Мы... Скрип распахнувшейся двери прервал поток его словоизлияний. - Прости, Грантер, мы опоздали... Все никак не могли найти этот твой "Коринф". Грантер запнулся, подумал, не стоит ли ему на этот раз просто проигнорировать новое явление и продолжить речь, - но обнаружил, что не помнит, на чем остановился. - Друг мой Прувер, хоть ты и грубо прервал меня, я тем не менее рад тебя видеть. Что это за мальчишку ты с собой приволок? Щеки молодого человека, пришедшего с Прувером, на секунду вспыхнули румянцем, придавшим его и без того женственному облику еще большее очарование, но в следующее же мгновение он гордо вскинул голову и, глядя прямо в глаза Грантера, негромко, но с достоинством, произнес: - Я пришел сюда, что бы поддержать Искусство, которое, как и народ Франции, не желает, чтобы его водили на помочах, надевали на него кандалы, затыкали ему рот кляпом; если мы не выступим сегодня в поддержку свободы в искусстве, то кто поддержит нас завтра, когда мы выступим в защиту свободы человека?.. Он умолк - и почему-то на этот раз никто не мог ничего ни добавить, ни возразить. - Хм... - пробурчал наконец Грантер, беря со стола стакан с вином и все еще не отрывая взгляда от юноши, - что ж, отлично сказано! Я и сам бы не сказал лучше. Не знаю вашего имени, друг мой, но это и неважно - главное, сегодня вы с нами. Однако, господа, до премьеры остается не более девяти часов, так что разбирайте билеты, наполняйте свои бокалы и выпьем за битву молодости с дряхлостью и энтузиазма с косностью! - Долой трагедию, любезную сердцу буржуа! Даешь новое искусство, - воскликнул Баорель, наполняя свой стакан. - Дай руку мне, поэт, с моей соедини, и лиру подними, и крылья распахни - взойди, взойди, звезда! - процитировал Прувер. - За "Эрнани!" - восторженным хором провозгласили Легль и Жоли. Название: 10 лье Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл, 194 слова Пейринг/Персонажи: Малыш Жерве Категория: джен Жанр: POV Рейтинг: PG Примечание: По роману "Отверженные" Размещение: только после деанона Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "10 лье" Что это? А, должно быть, это дождь так настойчиво барабанит по крыше свинарника. Ох, что за дыра. Хорошо, что хоть примостился с вечера у самого входа - успею выползти и убраться отсюда, пока не придет хозяйка. Ух, ну и мерзкая же баба: у такой точно не выпросишь кусочка на завтрак. Эх, жаль, в карманах одни дыры. Штаны совсем протерлись. И под Динем тот суровый мужик украл мою монетку, а ведь она сейчас нам пригодилась бы. Но поспал я хорошо, и на том спасибо. Эй, слышишь, Поль, я снова видел во сне, как мы собираем тысячи людей на площадях Парижа. Я тебе дело говорю, ты чего нос воротишь? Одно слово – сурок. Не обижайся только, слышишь? Ну, право, где я еще найду такого смышлёного зверька? Поль, Париж ждет нас! Ох, ну и чудный же город, наверное. Должно же нам повезти когда-нибудь, Поль. Мы долго шли, обошли всю страну, дружок. А они не верили в Малыша Жерве. Что, съели? Мы еще поборемся! И обратно - ни ногой. Да что нам теперь смерть, Поль! Скоро мы будем в Париже, слышишь? Ой, мамочки, светает. Пора убегать. Благодарить за приют не буду - завтра найдем и получше. Мы почти дошли, Поль. До Парижа осталось всего десять лье. Название: Просьба Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл, 300 слов Пейринг/Персонажи: Симурден, Говэн Категория: джен Жанр: драма? Рейтинг: PG Примечание: По роману "Девяносто третий год" Размещение: только после деанона Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Просьба" Сегодня Симурдэну нездоровилось: не стоило накануне возвращаться в дождь. Все утро он проспал, сквозь сон слыша, как кто-то ходит мимо и чем-то гремит. К полудню он уже мог сидеть и выслушивать причитания своей хозяйки на тему того, как он не бережет себя. На обед ему подали миску горячего бульона и закутали плотнее в шерстяное одеяло, а в замок был послан мальчик с сообщением. Сегодня занятия с маленьким хозяином пришлось отложить. После Симурдэн уселся у окна своей комнатки. Он собирался почитать, пока не по-осеннему яркое солнце не скрылось. Так он просидел час, а затем отложил Вольтера и принялся наблюдать за дорогой к домику. Кое-где уже подсыхали лужи, по обочине бежала кошка. Мирная жизнь вне города... Такие моменты тишины и спокойствия Симурдэн особенно ценил. Человек редко бывает абсолютно счастлив. Неожиданно на дороге появилась маленькая точка, которая стала довольно быстро расти. Кто-то бежал по дороге, и, судя по росту, это был ребёнок. Это не мог быть сынишка хозяйки, ведь он уже давно вернулся - Симурдэн слышал, как мать отчитывала дитя за грязь на штанишках. К домику подбежал запыхавшийся Говэн и посмотрел вверх, на окно комнатки Симурдэна. Мальчик кивнул ему и зашел в дом, а уже через минуту стоял прямо перед учителем. - Вы больны? - сходу выпалил мальчик. - Всего лишь простуда, не более, - мягко улыбнулся ему Симурдэн. – Зря вы убежали из замка: ваш дедушка, должно быть, рассердится. - Но у нас сегодня должен быть урок истории. И математики. - Вы хотите, чтобы я провел его здесь? Что же, с охотой, меня радует ваша тяга к знанию. - Я пришел не за этим. Говэн подошел ближе и присел рядом с Симурдэном прямо на пол, прижавшись к его коленям: - Вы же не умрёте, правда? Вы не покинете меня? Симурдэн не сдержал слезу, которая скатилась вниз по его щеке. Это был тот самый момент абсолютного блаженства. - Никогда. Название: Pietas erga praeceptores Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл (387 слов) Пейринг/Персонажи: Виктор Гюго, аббат Эгже Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Предупреждения: (спойлер) смерть персонажа Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Pietas erga praeceptores" Раннее парижское утро было достаточно прохладным, вынуждая аббата Эгже, стоявшего на самом верху северной башни Собора Парижской Богоматери, закутаться плотнее в плащ. Первый викарий задумчиво смотрел вниз, на украшенную статуями и тонкой резьбой стену, потемневшую от времени. Неужели этому памятнику архитектуры, неужели этой алхимической книге суждено сгинуть в жерновах революции? Неужели те, кто оказался у власти, неспособны постичь значимости собора? Возможно ли такое? Как остановить этот ужас? Он чувствовал ответственность и собственную беспомощность одновременно. Ему казалось, что в целом мире только он и этот приятный молодой человек, месье Гюго, понимают, что собор нужно спасти любой ценой. Но что тут можно сделать? Если даже он, первый викарий, ничего не мог, то сможет ли поэт? Украшения собьют, статуи обезглавят, горгулий и химер безжалостно свергнут наземь, витражи выбьют, а стены замажут. Собор превратят в хранилище для зерна, как это уже случалось с прочими. Или ещё того хуже. Снесут. Как остановить подобное варварство?.. От тягостных размышлений его отвлёк чей-то запыхавшийся голос: - Я… закон… я… закон… Аббат развернулся и приветливо кивнул. - Доброе утро, месье Гюго. Вы завершили свой труд? Названный глубоко вздохнул, пытаясь восстановить дыхание, и пригладил непонятного цвета волосы, неспособные скрыть его большой лоб. - Я закончил. Вы помогли мне, учитель, рассказав об алхимической символике собора. Вы будете первым, кому я прочту свой роман. Аббат Эгже широко взмахнул рукой, словно обняв этим жестом весь собор. - Месье Гюго, только вы сможете спасти собор. Второй рукой он указал на рукопись, что застенчиво прижимал к груди автор. - Вот это спасёт то. Книга спасёт здание. Виктор Гюго закончил чтение и выжидательно посмотрел на помрачневшего аббата Эгже. На лице первого викария жили лишь глаза. Всё остальное представляло собой серую маску отчаяния. Желая скрасить пилюлю, будущий спаситель архитектуры добавил: - Я писал Клода Фролло с вас… Душа Виктора, как и душа любого поэта, наделила его склонностью к монологам. - Странно это. Да, пожалуй, черновик не пойдёт. Надо добавить туда вот этот пассаж про «вот это спасёт то», только немного изменить. Да, современный читатель любит драму. И концовку надо изменить. Гренгуар идёт на виселицу вместо Эсмеральды? Слишком просто. И не очень трагично. Всё поменять. И ещё, - Виктор опасливо перегнулся через парапет и посмотрел вниз, брезгливо поморщившись, - вот это тоже надо на вооружение взять. Но только не так, а то ну как его в XXI веке в одной варварской стране детям читать запретят... как же, как же… а пусть его Квазимодо столкнёт. Название: Magnum Opus Автор: WTF Victor Hugo 2015 Бета: WTF Victor Hugo 2015 Размер: драббл (244 слова) Пейринг/Персонажи: Клод Фролло Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Предупреждения: (спойлер) грубые алхимические символы Для голосования: #. WTF Victor Hugo 2015 - работа "Magnum Opus" Клод Фролло весь трепетал. Завтрашнее утро должно было стать судьбоносным для этой чёрной души. Верно, читатель помнит, что не одна жизнь висела на волоске, но архидьякона Жозасского сейчас волновала лишь своя. Лишь своя. Клод перестал узнавать себя. Несчастный грешник сомневался, он всё не мог взять в толк, как мог Клод Фролло, вчерашний праведник, самоотверженно взрастивший двоих юношей и принявший участие в третьем (и это только из официально зафиксированных благих дел), пасть так низко. Откуда взялась вся эта скверна, разъедающая его и без того тёмную душу? Откуда взялся весь этот нравственный гной, заменивший ныне его кровь? Кто мог подумать, что этот высокий лоб учёного способен скрывать за собой такие гнусные мысли, от которых иной предпочёл бы броситься в Сену. Увы! Мысль о самоубийстве даже не приходила в его голову. Ту самую голову, обладатель которой ещё недавно был готов пожертвовать всем, ради блага другого, ни минуты не думая о своём собственном. Он пытался найти ответ в алхимии, этой владычице наук, знавшей, как казалось её верному адепту, ответы на все вопросы. Быть может, Клод лишь пережил Великое делание? Быть может, он создал самого себя, раскрыл свою душу, обретя столь вожделенную волю? Великое делание в конечном счёте позволяло получить из свинца золото. В его же случае алхимик был столь неумел, что из золота получилось… Архидьякон ещё раз со скрупулёзностью подлинного учёного заглянул в свою чёрную, склизкую, покрытую струпьями душу и рассмеялся ужасным, сатанинским смехом. Схватив циркуль, Клод подошёл к стене и молча, с мрачным удовольствием, вырезал на ней алхимический символ.

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

WTF Victor Hugo 2015: визитка

Виктор Мари Гюго. Воин пера и певец Революции. Факелоносец французского романтизма и защитник соборов. Робкий поэт и пламенный публицист. Человек, жизнь которого заслуживает не меньшего внимания, нежели творчество. Почти двести лет произведения Виктора Гюго безжалостно терзают умы и души человечества. «Так почему же Гюго?!» — спросите вы. Что же, мы можем ответить. ... в которой даётся ответ на вопрос «почему Гюго?» Почему Гюго? Мне нечего искать заступников. К Жорж Санд меня привели Марсель Пруст и Ален, но я не помню такого времени, когда бы меня не восхищал Виктор Гюго. Я еще не знал грамоты, но уже с волнением слушал, как мать читала нам "Бедных людей", в пятнадцать лет я был потрясен, прочитав "Отверженных"; всю жизнь я открывал новые стороны его гения. Как и многие читатели, я лишь постепенно постиг красоту его больших философских поэм. И наконец, я прочел и полюбил последние стихи старого Орфея и нашел в сборниках "Все струны лиры", "Мрачные годы" и "Последний сноп" прежде неведомые мне шедевры. Почему Гюго? Да потому, что он самый большой французский поэт и необходимо узнать его жизнь, чтобы понять противоречивую натуру этого гениального художника. Как этот осторожный, бережливый человек был вместе с тем щедрым; как этот целомудренный юноша, этот примерный отец семейства стал на склоне лет старым фавном; как этот легитимист превратился в бонапартиста, а затем в патриарха Республики; как этот пацифист лучше всех воспел знамена Ваграма; как этот буржуа предстал в глазах буржуа мятежником, - все это должен объяснить каждый биограф Виктора Гюго. За последние годы прояснился ряд обстоятельств его жизни, было опубликовано много писем и записных книжек; я задумал обобщить разрозненные документы и попытался добиться, чтобы из них возник облик человека. — А. Моруа, фанат Почему Гюго? Да потому что я наконец-то нашёл родственную душу! Если вы прочитали один роман Гюго, вы прочитали все. Одни и те же персонажи, одни и те же идеи. Прямо как с моими операми. А что, народу нравится! — Дж. Верди, популярный композитор «Виктор Гюго моргнул» фотография сделана сыновьями Гюго в 1856 г. Почему Гюго? Потому что... а вот без причины. Просто стояли книги, просто попали в руки, просто был подходящий возраст: "В одиннадцать и двенадцать лет дети психологией не больно интересуются. Чем они интересуются, приблизительно перечислено в отличном ироническом фильме "Принцесса-невеста": пираты, похищения, пытки, предательства, гигантские крысы, погоня, крутые реплики, ну и спорт — то бишь драки на кулаках / шпагах" ((с) БИ), просто потом возраст менялся, а книги — нет, только восприятие. Потому что потом количество совпадений только множилось... ага, в точности по книгам: от кирпича до "Последнего дня..." — или от Итальянского похода до ядра под Маркерсдорфом. — Ж. Дюрок, спутник Наполеона Почему Гюго? Когда мы говорим о Франции, мы говорим о ее народе. Когда мы говорим о французах, мы обязаны вспомнить Гюго. Нельзя остаться равнодушным к его произведениям. Счастлив тот человек, который полюбил и по достоинству оценил творчество Виктора Гюго. Он — мастер слова и знаток человеческих душ. Он тот, кто лучше всех понимал бедствия общества и желал изменений. Истинный революционер! В то же время Гюго — историк, а без истории не может быть нации, как и без любого другого культурного элемента. Виктор Гюго — настоящее воплощение патриота. — М. Робеспьер, адвокат Мечтательный поэт Почему Гюго? Всегда слывший охотником до романов, я, разумеется, не мог пропустить повествования о людях страстных и отважных. Хотя не скрою, что изначально сие повествование было мною приготовлено в качестве устойчивой подставки под мой скромный султан. Но Гюго проявил себя как стратег, достойный восхищения. Он казался нерасторопным, ожидая своего часа в походной библиотечке, — чтобы потом атаковать подобно моим же эскадронам под Эйлау. Я еще не успел должным образом возмутиться неуважению, выказанному мне в его романе, как оставил щегольской доломан и, вызывая всеобщее неописуемое удивление, предстал перед кавалерией в рединготе. Думаю, это всё объяснит и удовлетворит любопытство вопрошающих. — И. Мюрат, модельер Почему Гюго? Во время моего визита во Францию, обуянную мраком революции и слепо пляшущую под свирель безумцев и глупцов (не будем называть имен), я совершил оплошность, посетив кондитерскую, где мне любезно подали печенье, окрашенное в триколор. За время жизни и державной службы мне довелось узнать немалое число французов — бóльшая часть принадлежала к дипломатии, одновременно будучи ослами, а наихудший враг и нравственный пигмей мог похвалиться должностью министра, — однако предложение отведать краску вместо сладостей надолго отравило мое прежнее, умеренное, пренебрежение к цветастой Галлии, в то время обращенной в прелый компост вульгарного вольтерианства и напыщенного руссоизма. Виктóр Гюго, его неимоверные, во многом запредельные романы смогли вернуть мне веру в то, что мои личные оценки глубины клоаки, претенциозно именуемой страной, не оказались гротескной прихотью ума. Все краски мира, все фибры души трепещут на страницах фолиантов месье Гюго, пропитанных сентиментальной беспощадностью, разящей нежностью, сердечным и желчным веществом: пожалуй, столь искусные произведения вполне могли бы посягнуть на мое авторство, — и согласись титан словесности любовно разделить со мной венец из лавра, я бы радушно отщипнул для него лист. (Кроме того, политику и государственному мужу в моем лице необходимо указать на те изящество и легкость, с которыми столп романтизма избавляется от им же вымышленных недругов: кажется, Сена непременно должна однажды вспениться, извергнув из глубин бесчисленных жертв острого пера...) — К. Меттерних, мемуарист Респектабельный буржуа Почему Гюго? Потому что Гюго: — владеет удивительным искусством переплетать трагичное с комичным и пафос с иронией, находить кучу оттенков в черно-белом диапазоне и придавать живую индивидуальность даже типичным сказочным образам (причем сначала расскажет вам душераздирающую историю про Золушку, а потом без запинки переходит к столь же душераздирающей истории про Мачехину Дочку, и почти ни одна Красавица у него не останется без Чудовища); — открыто провозглашает, что хорошая нравственная дилемма интереснее, чем драки и погони (а самая интересная погоня — за самим собой), хороший тезис заслуживает иллюстрации на десяти примерах (нет, лучше на двадцати), хорошая историческая справка требует нескольких гуглочасов на абзац текста (или не забивайте голову, просто наслаждайтесь ритмом), а хорошая лекция не бывает лишней нигде и никогда (например, посреди интимной сцены), — и даже способен убедить во всем этом читателя; — жил ярко и размашисто, защищал осужденных и не щадил глав государств, порождал спектакли на сцене и перфомансы в зале, причем обогатил музыкальный театр даже больше, чем драматический, видел Париж с птичьего полета и со дна канализации, вдохнул новую жизнь в его старый Нотр-Дам, а в его сердце поселил Гавроша; — и, наконец, Гюго показывает немало ужасов и мерзостей, которые способен сделать человек с человеком, — но все равно оставляет веру, что, кроме того, человек способен протянуть человеку руку помощи, глоток воды или пару подсвечников. — М. Ней, надзиратель на литейном заводе Почему Гюго? Впервые прочитав досье этого господина, я заметил между нами некую общность интересов. Бестрепетной рукой вскрывал он черную человечью душу, проникая под эфемерный слой вынужденной цивилизованности; обнажая со всех сторон, — как мне показалось, с наслаждением, — самые потаенные, темные углы людской натуры; самые скрытые области человеческих желаний не укрывались от его взора. Однако он зашел еще дальше, препарируя таким образом не просто отдельных лиц, но и все общество в целом — порочное, спесивое, жадное и бесчестное, подверженное деструктивным и бессмысленным предрассудкам, создающее профессионального бандита из отчаявшегося хлебного воришки и спившуюся проститутку из матери-одиночки, словно нарочно, назло противоречащее декларируемым целям и идеалам на деле. Таким образом, я могу считать Гюго не только родственной душой, но и в какой-то мере учителем... — Ж. Фуше, профессор математики Похороны Виктора Гюго в Париже. Многотысячная процессия фанатов инспектора Жавера, 1885 г. Почему Гюго? Неоднозначный и в жизни, и в творчестве, без сомнения, талантливый — и талантливый, позволю себе заметить, разносторонне, — он остается, как мне кажется, недооцененным и недопонятым. В первую очередь, конечно же, благодаря собственной неоднозначности. И — отнюдь не в последнюю — благодаря своему таланту. Любое талантливое (не говоря уже о гениальном) произведение (особенно — произведение литературное) всегда ставит достаточно высокую планку тех или иных моральных аспектов. И у нас, простых потребителей этих произведений, есть выбор: тянуться на их высоту, либо упрощать, низвергая до собственного уровня. И чем выше планка, чем талантливее произведение, тем более предпочтительным видится нам второй путь. А судя по тому, какое множество людей стремится упростить произведения Гюго, он более, чем талантлив. — Ш. Талейран, кулинар Почему я сегодня чуть не убил Гудсона Лоу? Я был не прав. Мне не надо было приходить в дом губернатора. Виктор Гюго написал много такого, что совершенно испортило мне настроение. А этот чёртов англичанин первым попался мне на глаза. Я встал в 6 утра и, выпив чашку кофе, углубился в чтение, намереваясь узнать о дальнейших перипетиях судьбы Жана Вальжана. А потом Виктор Гюго сообщил, что не собирается излагать историю Ватерлоо… — Н. Бонапарт, садовод ... в которой в хронологическом порядке изложены важнейшие события жизни Виктора Гюго. 1802 г. В городе Безансон в семье капитана (позднее генерала) Жозефа Леопольда Сигисбера Гюго и дочери судовладельца Софи Франсуаз Требюше де ла Ренодьер родился третий сын, Виктор Гюго. 1812 г. Виктор Гюго поступает в пансион Декотта и Кордье, где священник-расстрига (Кордье) бьёт его по голове табакеркой. 1816 г. Первые стихотворные опыты. Юный Гюго пишет трагедии, драму, переводит Вергилия. 1819 г. С братьями основывает журнал «Литературный консерватор», где под 11 псевдонимами пишет 112 критических статей и 22 стихотворения. 1822 г. Публикация первой поэтической книги «Оды и другие стихотворения». Женитьба на Адель Фуше. 1824 г. Виктора Гюго награждают орденом Почётного Легиона. 1829 г. Выход в свет повести «Последний день приговоренного к смерти». 1830 г. Первое представление драмы «Эрнани». Знакомство с актрисой Жюльеттой Друэ. «Эрнани» вызывает массовые беспорядки в театрах. Революция во Франции. 1831 г. Выход в свет романа «Собор Парижской Богоматери». 1832 г. Первое представление драмы «Король забавляется». 1834 г. Опубликована повесть «Клод Ге». 1843 г. Смерть старшей дочери Гюго Леопольдины, которая утонула вместе со своим мужем, катаясь в лодке по Сене. 1845 г. Начало работы над рукописью романа «Отверженные». 1851 г. Гюго переезжает в Бельгию. 1852 г. Луи Бонапарт провозглашен Наполеоном III. Гюго публикует памфлет «Маленький Наполеон». Гюго изгоняют из Бельгии на о. Джерси. 1853-1855 гг. Многочисленные выступления Гюго в печати против политики Наполеона III. Гюго изгоняют с о. Джерси. 1859 г. Декрет Наполеона III об амнистии Гюго. Тот отказывается вернуться во Францию. 1862 г. Публикация романа «Отверженные» 1866 г. Выход в свет романа «Труженики моря». Согласно предисловию, роман следует рассматривать как завершающий в триптихе, куда входят «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные» 1868 г. Смерть Адель Гюго. 1869 г. Опубликован роман «Человек, который смеется». 1870 г. Возвращение в Париж. Участие в сборе средств на пушки для защиты Парижа от прусской армии. 1874 г. Опубликован роман «Девяносто третий год». 1876 г. Гюго избран в Сенат. 1881 г. День рождения Виктора Гюго отмечают в Париже как национальный праздник. На авеню Эйлау воздвигают триумфальную арку. Улицу, на которой жил писатель, переименовывают в авеню Виктора Гюго. 1883 г. Смерть Жюльетты Друэ. 1885 г. Виктор Гюго умирает у себя дома в Париже. Церемония похорон продолжается десять дней. Останки Гюго погребены в Пантеоне, рядом с Вольтером и Ж.Ж. Руссо. ... в которой мы проводим краткий кинематографический экскурс в мир творчества Виктора Гюго. ... в которой Виктор Гюго предстаёт в неожиданных амплуа. ... в которой мы благодарим вас за ознакомление с первой книгой нашей команды и приглашаем прочитать остальные. код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/2548eda9bc252ca18c8107bb0182554a.gif" /></a> код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/ac22a5124c5a4e6e3c6043db06f3a6cd.gif" /></a> код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/30ca40c564fcac875bbba8621abab5f8.gif" /></a>

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

Пост набора

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА 17.11.2014 № 1 заседания тайного комитета Председатель — пожелал остаться неизвестным Секретарь — из солидарности надвинул шляпу пониже Присутствовали: 7 членов комитета (список уничтожен). ПОВЕСТКА ДНЯ: 1. О разработке краткосрочной стратегии на время проведения WTF-2015. 2. О разработке политики приема новых членов команды. ПОСТАНОВИЛИ: 1. а. изобличать б. творчество (и последствия оного) некоего небезызвестного нам Виктора Мари Гюго в. безжалостно и везде, где таковое будет обнаружено г. с соблюдением общественных нравов 2. Принимать в команду исключительно тех, кто согласен с предыдущим пунктом Председатель Секретарь код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/24cd1eae3c3c82b88e8551656edf0b31.png" /></a> код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/5d56ad2844c3b9e337239dea1b01e1d2.png" /></a> код <a href="http://wtfcombat2015.diary.ru/?tag=5214196" target="_blank"><img src="http://www.pix.academ.org/img/2015/01/26/b562d1899bc20872374a44414d804964.png" /></a>

@темы: WTF Victor Hugo 2015

---

Дети Дурина

Ой-ёй-ёй, какие чудовищные спойлеры ниже, мой малограмотный друг.

Нет, я не претендую на юмор, но сегодняшнее кино выглядит примерно так.

Сценарий: давайте, ребята, надо выжать по-максимуму, это наш последний шанс.
Спецэффекты: все любят Смауга Камбербэтча.
Люк Эванс: извините, но мне нужен пиар.
Смауг Камбербэтч: а не будет вам? последний год куда ни плюнь, попадёшь в светлый лик Люка Эванса.
Люк Эванс: кто бы говорил...
Сценарий: кхм... нуок, будет тебе пиар. итак, у тебя есть лук, яблоко, шампур и мальчик...
Смауг Камбербэтч подпирает когтистой лапой подбородок и лениво наблюдает за инженерным кретинизмом Люка Эванса.
Мальчик: пааап, но в легенде про Вильгельма Телля было не так!
Люк Эванс: цыц! не спорь с папой и стань левее.
Стивен Фрай: кстати, я тут один из немногих характерных актёров.
Сценарий: господин бургомистр, ты, конечно, парень славный... но мир большой, а ты всего лишь маленький бургомистр...
Спецэффекты: самое время пустить название фильма. кстати, пока мы не потеряли основной электорат, давайте Фримана крупным планом.
Бильбо: кошмар-экологическая катастрофа-что делать-они убили Камбербэтча!
Торин: золото.
Спецэффекты: золото.
Сценарий: давайте уже как-то актуализироваться, коллеги.
Кили: у меня есть лавстори и я красавчик.
Торин: у меня есть золото и я красавчик.
Галадриэль: я современная женщина. кстати, все заметили, что я знакома с творчеством Микеланджело?
Помощник Стивена Фрая: а я современный мужчина. надо мной будет ржать весь зал, забыв, что сам такой же.
Гэндальф: хочу на ручки!
Книга: переговоры, дипломатия, межличностные отношения и куча сцен с диалогами?
Сценарий: скукота. давайте всё сведём к лавстори и махачу.
Спецэффекты: вы звали? кстати, мы любим Леголаса.
Бильбо: в прошлой серии я свистнул Аркенстон.
Торин: золото-золото-золото, где мой Аркенстон?
Спецэффекты: золото-золото-золото.
Торин: и всё?
Спецэффекты: и всё.
Балин: по-моему, вождь заболел, ему везде мерещится золото и он хочет Аркенстон.
Бильбо: так может, ему уже отдать?
Балин: да не, не надо, он так забавно мучается.
Торин: золото-золото-золото. Бильбо, держи футболку. кстати, кто-то свистнул Аркенстон.
Бильбо: да вы параноик, мой король.
Бард: Торин, отдавай золото.
Торин: с чего бы это?
Бард: мы тебе в прошлой серии дали два сухаря и драное одеяло.
Торин: не аргумент.
Трандуил: у вас тут голод, так что я привёз вам капустных листьев.
Торин: на вашем месте я бы щас напрягся.
Бард: война?
Торин: война.
Бильбо: Ваше Величество, господин император, ой, т.е. король, там Наполеон, ой, т.е. Торин, совсем сдурел. Нужно спасать Францию, ой, т.е. Эребор. Вот вам Аркенстон.
Гэндальф: а я думал, это я тут самый хитрый.
Торин: мужики, всем срочно надеть броню, собраться на стене и смотреть, как я стреляю по лосям.
Трандуил: Торин, смотри, у нас есть Аркенстон.
Торин: а Аркенстон-то, говорят, не настоящий!
Бильбо: чёй-то вдруг ненастоящий? да я сам лично его принёс.
Торин: так, иди сюда, Анна Иоановна...
Гэндальф: ты ему собрался ещё и страховку выплачивать?
Торин: чёртовы договоры с их примечаниями мелким шрифтом!
Орки: Здрасьте.
Дейн: Здрасьте.
Спецэффекты: махач!
Гномы: давайте поможем Дейну.
Торин: ну нафиг. золото-золото-золото.
Спецэффекты: золото-золото-золото. кстати, тебе корона не идёт.
Торин: меня никто не любит. и вообще, я не какой-нибудь там хрен из-под горы, я Дубощит из рода Дурина!
Сценарий: поверь, именно на этом строится твоя линия персонажа.
Торин: мужики, всем срочно снять броню, сломать стену и идти в атаку, построившись свиньёй.
Сценарий: да, мы тут такой клёвый русский фильм на днях посмотрели... Азог, надевай доспехи потяжелее и вылазь на лёд.
Фили: мне поручили важную миссию!
Сценарий: Фили, ты, конечно, парень славный... но мир большой, а ты всего лишь маленький гном без лавстори...
Кили: у меня есть лавстори, у меня!
Сценарий: держи часок экранного времени.
Торин: я тоже хочу часок экранного времени. я красавчик и у меня лавстори с золотом.
Сценарий: нуок.
Спецэффекты: нуок.
Азог: как насчёт харизматичного злодея?
Сценарий: Азог, ты, конечно, парень славный... но мир большой, а ты всего лишь маленький орк...
Торин: этот неловкий момент, когда ты должен в красивом доспехе в красивом шатре красиво умирать от ран...
Фили и Кили: ... и не менее неловкий момент, когда ты должен красиво погибнуть, защищая родного дядю...
Сценарий (ковыряя пол ножкой): эээ.... мммм.... смотрите, орлы!
Гэндальф: дежавю.
Трандуил: Леголас, иди искать Арагорна. Денег я тебе на карманные расходы не дам, так что к ВК твоё лицо поместится в экран.
Бильбо: пойду-ка я домой.
Книга: тут должна быть пара-тройка забавных ситуаций.
Сценарий: Бильбо, ты, конечно, парень славный... но мир большой, а ты всего лишь маленький хоббит...
Книга: не стоило и пытаться...


Одним словом, мне понравилось. Красавец-Торин продолжает радовать. Хороши Трандуил, Бильбо и помощник Бургомистра.
Пару раз ожидаемо поревел.